Останься со мной!

Наша известность постепенно набирала обороты. Конечно, звездами российской (не говоря уж о мировой) сцены мы пока не стали, однако за «Black Cats» закрепилась слава группы для знатоков, понимающих в музыке людей. И на наши выступления стала являться несколько другая публика, не только полупьяные и накокаиненные «хозяева жизни», которым по большому счету было плевать, кто там ходит по сцене и мурлычет в микрофон, лишь бы было задорненько и побольше обнаженного тела. Теперь на наши все еще весьма небольшие, камерные концерты являлась модная молодежь, гордящаяся близостью к московской богеме, разные удачливые и непризнанные поэты, интеллектуалы, авангардные художники.

Мне было двадцать, когда Панкеев посчитал наконец, что известность наша уже достаточно широка, чтобы организовать нам первые заграничные гастроли.

Правда, замахнулся для начала всего лишь на Израиль, верно рассудив: если куда и могли просочиться отзывы о нас, то, вероятнее всего, в место наибольшего скопления наших бывших соотечественников.

И мы приехали в Израиль.

Вернее будет сказать, я, недавняя провинциальная девочка, впервые вышла в большой мир – и увидела, что жизнь бывает и совершенно другой, не такой, к которой я привыкла.

Меня поразил уже сам аэропорт Бен Гурион с его движущейся дорожкой, а дальше впечатление чего-то иного – нероссийского, непривычного – только усиливалось. Все вокруг было таким чистым, огромным, веселым и каким-то по-южному беспечным.

Сначала удушающая жара била прямо в лицо, а затем я к ней привыкла, начала постепенно дышать, различать ароматы раскаленного асфальта, морской воды, смолистый запах деревьев…

Мы ехали по шоссе, над которым закручивались спиралями высокоскоростные эстакады, я смотрела в окно и наглядеться не могла на лазурный блеск моря, на высоченные пальмы и хвойные деревья.

Но больше всего поразили меня в Израиле люди – очень дружелюбные и какие-то… расслабленные.

Здесь не было привычной московской вечной озабоченности, суеты, желания побыстрее урвать себе кусок богатства, известности, а то вдруг не хватит!

Здесь люди, казалось, просто наслаждались жизнью, неспешно, вальяжно бродили по городу в поролоновых тапочках, загорали на шезлонгах, выпивали, болтали, смеялись.

Оказывается, и так можно было жить.

Первый наш концерт на земле обетованной прошел весьма успешно.

Клуб в центре Тель-Авива, с которым договорился Панкеев, разумеется, не кишел народом, но был вполне прилично заполнен. Нам аплодировали, дарили цветы, даже пару раз вызывали на бис. В общем, Панкеев убедился, что эксперимент прошел удачно: он рискнул своими деньгами не зря, гастроли окупятся, он сможет теперь расширить поле своей деятельности и потихоньку начинать вывозить нас в «большой свет». От всего этого наш импресарио разомлел, раздобрел и широким жестом пригласил весь наш тесный дружеский коллектив отужинать здесь же, в клубе, за его счет.

…Кухня здесь была средиземноморская. Сухое красное вино, поджаренная на гриле рыба утреннего улова, соленые сыры, огромное количество ароматной южной зелени. А не менее тридцати видов оливок прямо-таки поразили меня в самое сердце…

Перед десертом я вышла в туалет, а когда вернулась, на моем месте за столом уже сидел какой-то незнакомый мужик, запросто трепавшийся о чем-то с Панкеевым.

Выглядел он…

Даже не знаю, как лучше описать его внешность. Любой другой мужчина такого типажа, с такими чертами лица, манерой одеваться и повадками выглядел был омерзительным пошляком, мужланом без малейшего намека на вкус и воспитание. В нем всего было чересчур много – светлые глумливые глаза, без всякого стеснения раздевающие тебя взглядом, крупный нос, яркие полные губы, кривившиеся в нахальной усмешке, рыжеватая щетина на массивном подбородке, мощная, тронутая красноватым загаром шея, могучий торс, проглядывавший в распахнутом вороте безвкусной расписной рубашки. Крупные широкие ладони, сильные пальцы, ловко вертевшие ножку бокала, на могучем запястье – аляповатые, явно дорогие до неприличия часы.

Он похож был то ли на внезапно разбогатевшего портового грузчика, то ли на удачно сорвавшего куш бандита, то ли на лесного разбойника или морского пирата…

В нем явно чувствовалось что-то криминальное, опасное и в то же время – легкое, бесшабашное, веселое. От всей его крупной фигуры веяло такой силой, таким животным магнетизмом и удивительным обаянием, что и дурацкая одежда, и нахальные глаза, и манеры трущобного выскочки сглаживались, и начинало казаться, что именно так все и должно быть, что нет в этом человеке ничего лишнего, ничего странного и отталкивающего.

Я остановилась у столика, рядом со своим стулом, который так нагло оккупировал этот неизвестный рыжий бандюган, и посмотрела на него со значением. Он поднял на меня веселые, довольно-таки добродушные глаза, одобрительно причмокнул губами – о ужас, меня почему-то бросило в жар от этого пошлейшего знака мужского внимания, и сказал – голос у него оказался низкий и бархатный:

– Слушаю тебя, милая?

– Вы заняли мое место, – задохнувшись от подобной наглости, выпалила я.