Останься со мной

— Не получится порознь, ты же знаешь.

— Получится, Демид. Три года ты не вспоминал о моем существовании и прекрасно жил. И если бы Эльвира по несчастливой случайности не выбрала тогда именно наше агентство, ты бы так и шел бы дальше.

— Я помнил тебя всегда.

В этой фразе нет ни капли лжи. Все три года она прочно сидела на подкорке, прорываясь то в ночных кошмарах, то в случайных флешбеках, когда слышал чей-то громкий смех или знакомый запах духов. Иногда я видел ее в лицах, проходящих мимо людей, иногда гипнотизировал взглядом ее номер, так ни разу и не набрав его.

— Почему тогда ни разу не позвонил, — Вознесенская будто читает мои мысли, — Не пришел? Просто спросил бы как мои дела.

— Потому что…— горло перехватывает, — потому что я запретил себе это делать. Просто запретил и все. Я думал, так будет лучше. Правильнее.

— Ах да. Ты же у нас идейный. Если что-то решишь один раз, то все. Никаких шансов на исправление, — усмехается она, — я помню.

Сейчас мое извечное стремление к правилам и рамкам мне самому кажется убогим. Да, оно прекрасно в бизнесе и в делах, но в личной жизни — это то, что может все сломать. Уже сломало. Я реально дровосек, привыкший действовать строго по схеме и выбрасывать все, что в нее не укладывается.

— Я не идейный. Я просто дурак. Не понял, что по-настоящему важно. И все рвался за какими-то идиотскими идеалами.

— А что важно, Демид?

— Ты. Всегда была только ты. Я же с тобой не такой, как со всеми остальными.

— Жестокий и бесчувственный? — в ее голосе проскальзывает холодный сарказм.

— Это была защитная реакция.

— И от кого же ты защищался, Демид? От глупой студентки, которая не умеет одеваться, разговаривать и вести себя на людях. Да, это действительно опасный враг.

— Я защищался от того, что чувствовал к тебе. Я не привык чувствовать, не привык к тому, что эмоции выходят из-под контроля. Мне тогда казалось, что лишаюсь опоры. Наверное испугался…

Да. Именно так. Демид Барханов испугался того, что ледяной кусок в груди начал оживать, и приложил все усилия, чтобы заморозить его обратно.

— И что же ты чувствовал? — спрашивает она, чуть склонив голову на бок. Наблюдает за мной, считывая каждый жест, каждую эмоцию, но ничего не давая взамен. Это она раньше щедро делилась со мной своей энергией, теперь же все строго дозированно и только тогда, когда она сама сочтет это нужным.

Я не умею признаваться ни в своих ошибках, ни в чувствах. И никогда не умел. Считал это умение совершенно бесполезным, а теперь мнусь, не зная где найти нужные слова. Такие чтобы она поняла, прочувствовала то, что твориться у меня внутри.

— Любовь?

Она поднимает темные брови:

— Почему ты спрашиваешь? — улыбается мягко и в то же время бесконечно грустно, — не уверен?

— Уверен, — упрямо качаю головой, — на все сто процентов.

— Здорово, — тянет она, — я за тебя рада.

Я понимаю, что ответного признания ждать не стоит, но все равно давлюсь разочарованием, когда она спокойно жмет плечами.

— Это просто эмоции, Барханов. Ты же знаешь, что они пройдут. У тебя быстро, у меня со временем. И все станет, как и прежде.

Я не хочу, чтобы они проходили. Мне задолбалось быть деревянным Буратино, и жизнь эта строга в вечном амплуа бездушного калькулятора тоже заколебала. До дрожи хочется почувствовать себя нормальным человеком, которому свойственны и ошибки, и спонтанные решения, и все остальное.

— Я на минуточку заскочу в комнату. Забыла пакет, — она разворачивается и, перескакивая по две ступеньки за раз, несется наверх.

Я же наоборот стекаю. Прохожу в гостиную, падаю на диван, так, словно из меня выкачали все, до самого дна. Тру ладонями лицо, потом в них же и утыкаюсь, пытаясь перевести дух.

Этот сраный день окончательно меня доконал.

Леркины торопливые шаги раздаются где-то на втором этаже, потом топают по лестнице и замирают рядом со мной. Я поднимаю на нее взгляд, не зная, что еще сказать, чтобы ее удержать. Слова ничего не дадут. Они давно потеряли смысл.

— Ну… я пошла? — неловко переминается с ноги на ногу.

— Останься.

Она вздрагивает, но упрямо качает головой:

— Отвозить меня не надо. Я вызвала такси.

— Останься…

— Завтра поеду в деревню. За Максом. Нет смысла откладывать ваше знакомство. Тебя с собой не зову, извини. У там тетушка — божий одуванчик, она если тебя увидит — ее инфаркт хватит. Но как вернемся — сразу отзвонюсь. Решим, как быть дальше.

— Лера, — тяжело поднимаюсь с дивана.

Она знает, что я скажу, поэтому разворачивается и стремглав несется к дверям, на ходу бросая:

— Пока, Демид. Созвонимся.

Мне удается поймать ее только на пороге. Хватаю за холодную, вспотевшую ладонь и тяну к себе, не представляя, как можно отпустить.

— Да стой же ты, — пытаюсь перегородить е дорогу, но Лерка, как гибкая лоза, уворачивается, не позволяя к себе прикоснуться.

— Не надо, Демид, — по щекам слезы. Она их не прячет и не пытается сдержать. Как всегда все эмоции словно на ладони. Они переполняют ее, хлещут через край, отрикошечивая в меня.

— Не уходи, Лер. Останься со мной. Пожалуйста.

— Но… — она поднимает на меня несчастный взгляд.

— Но?