Остановка в городе

… Я узнал, что ты ждешь ребенка, я сейчас не помню, как и от кого узнал, во всяком случае ты сказала мне об этом гораздо позднее. Я был в отчаянии: мне даже в голову не приходило, что такое может случиться, я испугался, что рухнут все мои мечты и жизнь сведется к сплошным семейным заботам… Ты обрадовалась, увидев меня, была оживлена, старалась и меня заразить своим весельем, но я отвечал на твои шутки грубо, держался заносчиво, высмеивал тебя… Пойми, все это было обдумано мной заранее, я хотел только одного: чтобы ты стала меня презирать, чтобы после этого разговора тебе не захотелось иметь от меня ребенка… Помню свое лицо, искаженное отвратительной усмешкой, и как ты внимательно взглянула на меня и вдруг побежала. Это была минута, за которую я, наверное, до самой смерти буду проклинать себя, время от времени я снова вижу свою усмешку, и это воспоминание наполняет меня гнетущим чувством стыда.

Ты убежала, но вместо торжества меня охватил необъяснимый страх, что я могу потерять тебя, мне захотелось, чтобы ничего этого не было, чтобы время повернуло вспять, но я боялся, что это уже невозможно. Я побежал за тобой, на тебе было светлое платье и найти тебя было нетрудно, но я не подошел к тебе. Слишком свежо было во мне чувство стыда и слишком неожиданно я понял, как сильно люблю тебя. Я следил за тем, как ты подошла к дому, как за тобой закрылась дверь. Я ни о чем не думал, только чувствовал. Горечь и сладость счастья, тревогу, радость, печаль. Я понял, что какая-то часть моей жизни прожита, и мне страстно захотелось той, новой… Возможно, именно в тот вечер я научился любить.

V

Я отламываю от печенья кусочек, крошечный кусочек, сую его в рот и думаю о том, что я уже не так чиста, как раньше: события минувшей ночи отвратительными картинами встают у меня перед глазами, но картины эти искажены, призрачны, и я не могу понять, бодрствую я сейчас или нахожусь во власти какого-то кошмара; когда через какое-то время я снова думаю о том, что не так чиста, как раньше, я остаюсь равнодушной, и в то же время понимаю, что равнодушие это — притворство, минутный самообман, откладывание чего-то, ожидание решения, идущего извне, и я отламываю от печенья кусочек за кусочком, пока не съедаю все, и тут слышу голос своего мужа:

— Ты только полюбуйся. — Я смотрю и вижу, как пляж, еще несколько десятков минут назад почти пустой — редкие купающиеся да энтузиасты утренней гимнастики — заполняет все больше и больше отдыхающих. Приятное уединенное место, которое мы выбрали для себя рано утром, теперь осаждено со всех сторон, море ослепительно сверкает и даже легкой зыби на нем нет.

Мой муж садится в тени ивового куста, солнечные лучи, через листву пробивая себе дорожку, падают на него, играют на лице и руках.

— Мне сейчас вспомнилось, как мы отдыхали когда-то в Кясму, — начинает рассказывать муж, на мгновение умолкает, ложится, его волосы касаются моей ноги, мне щекотно, впервые за долгое время я чувствую его близость, мне хочется, чтобы он сейчас взглянул на меня, но он не смотрит и продолжает: — Это было примерно в середине пятидесятых годов, в то время снимать дачи было не так модно, как теперь, а может, люди по каким-то другим причинам не делали этого, во всяком случае на том побережье можно было увидеть лишь горсточку отдыхающих; мне запомнились вечера, когда на противоположном берегу, на Вызуской концертной эстраде играла музыка и наши дачники сидели у тихой розовой воды и благоговейно слушали долетающие через залив звуки. Я помню, что даже меня, парнишку, охватывало в те вечера странное беспокойство, я смотрел на огни противоположного берега и мне страшно хотелось быть там. Я помню, как все жаловались, что в Кясму невыносимо скучно, с нетерпением ждали гостей, хотели устроить карнавал — все равно что, лишь бы сделать лето интересней.

Сейчас я с грустью думаю — в действительности там было все, что нужно для отдыха от городской жизни, просто люди не умели ценить этого, и сейчас, когда я вижу сотни лежащих почти вплотную тел, то Кясму того времени кажется мне раем… Для меня остается загадкой, что же заставляет людей собираться толпами, словно им угрожает какая-то опасность, но если б мы кому-то рассказали, что провели лето на безлюдном острове, нас прежде всего спросили бы — а не сошли ли вы с ума.

Следовательно, человек боится сойти с ума? А ведь ясно как день, что именно постоянное напряжение городской жизни может свести с ума. Чем отличается этот пляж от города? Разве только тем, что здесь нет машин и есть возможность побыть на свежем воздухе, у моря. Вот мне, к примеру, этого мало, мне хочется покоя и тишины. У меня не укладывается в голове, что из этих тысяч людей никто, кроме меня, не стремится, хотя бы на какое-то время, избавиться от окружающих тебя толп.