Остановка в городе

— Цыган? — Я удивляюсь, как я раньше их не заметила. И действительно, эту многодетную семью, сидящую за несколько столиков от нас, трудно назвать цыганской, все же я насчитываю на женщине, которая сидит с видом матроны, пять юбок из пестрого ситца и блестящего атласа с воланами, закрывающих ее ноги в сандалиях, вижу переливающиеся ряды перламутровых бус и серьги; зато отец семейства смахивает скорее на какого-нибудь служащего, на нем белая рубашка и черный костюм, который, правда, помят и выглядит летом неуместно; в темных глазах цыгана проскальзывает какая-то неуверенность, робость, когда он то и дело сует руку в карман, чтобы вытащить оттуда деньги, которые мальчуган в коротких штанишках обменивает в буфете на еду и сладости.

— Странный народ, — говорит мой муж. — У них свои принципы и своя мораль, развивающаяся техника и социальные перемены не пугают их, у меня такое впечатление, будто они считают, что все люди живут ради них, а в наших глазах они выглядят забавным анахронизмом. Но, разумеется, лишь в том случае, когда нам не приходится иметь с ними дела, — добавляет он, приносит из буфета лимонад и обещает, пока я буду есть, рассказать мне поучительную историю про цыган.

— В прошлом году Бруно вместе со своим коллегой Виллемом был в Саратове на каком-то совещании, в день отъезда выяснилось, что с бронью на самолет вышло недоразумение. Они поехали в аэропорт и после долгих упрашиваний, хитростей и скандалов им было обещано, что через несколько часов их посадят на вечерний самолет. Чтобы скоротать время, они отправились погулять, и вдруг видят — цыгане. Мужчины рады, дескать, цыгане принесут им счастье, и без конца суют им мелочь. Цыгане благодарят и благословляют их, и вдруг одна цыганка предлагает им погадать. И хоть Бруно и говорит — никаких гаданий, цыганка хватает его руку и начинает что-то бормотать, а затем спрашивает, есть ли у него деньги покрупнее. Бруно достает из бумажника десятирублевку, сам не понимая, почему он это делает. Цыганка, увидев в его глазах колебание, говорит, зажми, мол, свои деньги покрепче в ладонь, я сделаю тебя богатым, и продолжает что-то бормотать, затем издает истошный крик, словно посылает проклятие, после чего приказывает Бруно разжать ладонь. Десятирублевка преспокойно лежит в его руке, и женщина говорит, что через год у Бруно будет тысяча таких красненьких бумажек. Лицо у Бруно расплывается от счастья, но тут цыганка спрашивает, не найдется ли у него еще денег. Бруно опять открывает бумажник и как назло обнаруживает там последнюю двадцатипятирублевку, снова зажимает ее в ладони и слушает монотонное бормотание цыганки; опомнился он только тогда, когда женщина приставила к его лицу осколок зеркала и потребовала, чтобы он высмотрел в нем свое счастье. Бруно смотрит, видит свой покрасневший нос, затем раздается «чуры-вуры-бум», и цыганка приказывает ему раскрыть ладонь, в которой он все это время крепко сжимал деньги, когда он распрямляет пальцы, то с изумлением видит: ладонь его пуста. «Где деньги?» — спрашивает потрясенный Бруно. Цыганка отвечает, сгорели, мол, твои денежки, но это не беда, поскольку скоро ты станешь очень богатым. Бруно же приходит в бешенство, грозится позвать милицию, стонет, причитает, что это были его последние деньги и ему не на что ехать домой, а цыганка на это говорит: «Если тебе не жаль, можешь купить моим детям в благодарность конфет, хотя бы сто граммов „Кара-Кума“». Тут Бруно впадает в совершенную ярость и тащит цыганку в аэропортовскую милицию, но цыганка артачится как коза и шипит: «Если ты кому-нибудь хоть словечко об этом скажешь, то знай: даже если рядом с тобой будет лежать самая что ни на есть распрекрасная девушка, ты останешься холоден как лед».

Мой муж делает паузу, смотрит на цыганскую семью, уплетающую вафли, и на его губах появляется плутоватая усмешка, меня же занимает вопрос, как Бруно удалось выцарапать обратно свои деньги.

— Невероятно, но после предостережения цыганки у Бруно пропал всякий интерес к своим деньгам, он махнул рукой, отпустил женщину и пошел взглянуть, куда запропастился Виллем. А тот понуро сидел на скамейке и грустным взглядом провожал пролетавший в эту минуту над ними самолет. Бруно было ужасно неловко рассказать приятелю эту историю, и он решил, что если им посчастливится достать билеты, он соврет, что потерял бумажник. Они прождали несколько часов, пока, наконец, счастье улыбнулось им. Но ты только представь себе эту картину: билеты уже выписаны и тут уже Виллем с несчастным видом поворачивается к Бруно и говорит, что нигде не может найти свой бумажник, что, очевидно, он его потерял. Я думаю, им на двоих хватило в тот вечер и слез и смеха, потому что у Виллема в бумажнике было всего две двадцатипятирублевки.

Мы как следует подкрепились и бредем по дачной аллее в сторону вокзала. Мой муж теоретизирует по поводу цыганских трюков и, внезапно вспомнив о чем-то, усмехается и говорит: