Остановите земной шар! Я хочу сойти!

Когда глаза немного привыкли к полумраку, я увидел пьяно смотревшую на меня, без тени удивления или досады, растрёпанную бабу в грязной засаленной фуфайке. Она стояла у двух, сложенных один на другой, ящиков, служивших, очевидно, тут кухонным столом и чистила картошку. Посередине тёмной грязной комнаты, единственной в этом доме, за таким же, как и кухонный, столом, накрытым газетами, сидели два мужика, пили самогон и закусывали консервами. Всё убранство составляли эти два стола, три стула – тоже ящики, ящик со сваленной в него грязной одеждой и ящик-тумбочка, на котором стоял цветной японский телевизор «Сони». Свет проникал внутрь сквозь маленькое окошко, через которое ничего не было видно. Мужики угрюмо посмотрели на меня, выпили и снова посмотрели.

– Мне нужен Степан Дрозд. Говорят, Вы знаете, как его найти. – Сказал я, пытаясь не дышать носом.

– Знаю! – Хрипло ответил один, притянул к себе ящик-стул и, указав на него, налил третий стакан. – Пей! – Пьяно пробасил он. Инга стояла у захлопнувшегося люка-двери, вцепившись мне в спину и молчала. Я покачал головой:

– Спасибо! Я не пью. Вы объясните, как найти Стёпу.

– Не пьёшь?! – Прорычал хозяин. Он посмотрел на меня, как на своего злейшего врага, глаза налились кровью, но тут же взгляд потух и он криво усмехнулся. Я был в два раза крупнее их обоих, да и мой неразлучный топор с длинной ручкой как всегда торчал из-за пояса.

– Следующий балок! – Неопределённо махнул рукой второй мужичок и равнодушно отвернулся к собутыльнику. Было ясно, что от них уже ничего не добиться. Хозяйка тоже повернулась спиной и начала колупаться спичкой в керогазе.

Мы, как пробки из бутылки, выскочили на, показавшийся вдруг таким свежим, воздух и полезли через огромную, обмотанную стекловатой трубу к следующему балку. Раздосадованный на весь этот огромный базар, на Стёпу, на себя, я без стука отворил дверь и со злой решимостью шагнул в чёрный проём.

Картина, которую мы увидели там, была настолько безобразна, что даже видавшая виды Инга вскрикнула и выскочила вон. Комната почти ничем не отличалась от той, из которой мы только что вышли, только в углу стоял настоящий топчан, правда, без пружин и без ножек, прямо на полу брюхом. Вокруг были разбросаны бутылки и всевозможные объедки, куски хлеба, консервные банки, бычки, тряпки. На топчане лежали двое. Не сразу можно было догадаться, что это мужчина и женщина. Одинаково длинные, слипшиеся волосы. Одинаково искажённые, вспухшие, расплывшиеся в неестественной гримасе, лица. Бесформенные фигуры в ватных штанах и ватных жилетках.

Мужчина лежал поперек кровати на животе, положив голову на бедро своей подруги, лицом ко входу. Изо рта его что-то, видно, текло, но уже застыло. Так и висела эта желеобразная жёлтая струя между его ртом и раздвинутыми ногами женщины. Было такое впечатление, что эта пара, после обильного возлияния, как раз только решила заняться сексом, но хмель внезапно сморил незадачливых любовников. Единственное, на что хватило горе-кавалера – это расстегнуть фуфайку на груди у милой. Вот из этой расстегнутой одежды, благодаря отсутствию всякого белья и выглядывало бело-синюшным блеском то единственное, отвратительно дряблое, несвежее тело, которое давало возможность определить пол этого существа.

– «Даже сапог не поснимали! Свиньи!» – с отвращением подумал я и вышел вслед за Ингой. Но она уже перелазила через очередной заборчик и радостно махала кому-то рукой. Я удивлённо поднял глаза и в дверях соседнего балка-бочки увидел Стёпу. Стоя на верхней ступеньке крыльца, он выплёскивал из ведра воду и не видел нас.

– Гей! Степан! – Радостно крикнул я и полез за женой. Но друг детства неожиданно безразлично взглянул в нашу сторону, постоял секунды три и молча пошёл внутрь. Мы с Ингой переглянулись. Отступать было некуда.

Самое удивительное, что мы увидели внутри, был сам Степан. Он был совершенно трезв. Я с недоверием присмотрелся к другу и понял, что не ошибся. Странно было видеть здесь трезвого человека. Огромная бочка, в которой жил мой товарищ, была разбита на несколько маленьких помещений. Во всем чувствовалась заботливая рука хозяина. За тройной дверью шёл коридор, потом маленькая кухонька с отделением для туалета и умывальника-душа и, наконец, небольшая комната. Всё поражало, после увиденного недавно, исключительной чистотой, аккуратностью и теплом.

В углу, над ковриком и хорошей кроватью висел маленький образок с рушником. На полу были постланы чистые половики, на единственном окошке тюлевые занавески и шторки. В противоположном от образа углу стоял на полированной тумбочке цветной телевизор, рядом шкаф, книжная полка. И, среди всего этого домашнего уюта, мрачным пятном выделялась угрюмая Стёпина физиономия.

Войдя перед нами, он поставил в угол кухни ведро, прошёл в комнату и, так же молча, сел за стол, положив на него руки в позе прилежного ученика, уставив невидящие глаза в окошко перед собой.

– Что случилось, Стёпа? – спросил я, садясь перед ним. Ещё минуту он помолчал и вдруг в глазах появились слёзы.