Особый отдел и тринадцатый опыт

Слева от новобрачных виднелись Раиса Удалая, облачённая в синий железнодорожный костюмчик, очень её красивший, и худощавый молодой человек, отвернувшийся от объектива фотоаппарата. В правой руке он сжимал книгу, размерами действительно похожую на Библию.

— Увеличить можно? — Кондаков впился взглядом в экран.

— Конечно. А кого?

— Вот этого долговязого с краю.

Молодожёны и Удалая, разрастаясь в размерах, уплыли за пределы экрана, уступив место ничем не примечательному парню, пожелавшему скрыть своё лицо.

— Теперь книгу, — потребовал Кондаков. — Дайте крупно книгу.

Чёрный, довольно потрёпанный том и вцепившиеся в него пальцы заняли центральную часть экрана.

— Всё, — сказал Ухналёв. — На большее не хватает ресурса.

— Что-то я не разберу название книги, — напряжённо щурясь, произнёс Кондаков. — Мудрёное какое-то…

— «Негравитационные квантовые поля в искривлённом пространстве-времени», — сообщил Ухналёв. — К сожалению, фамилию автора разглядеть не могу.

— И кто же такие книги читает? — Кондаков даже чертыхнулся.

— Есть люди, — сказал Ухналёв. — Аспиранты, занимающиеся сходными проблемами. Или молодые учёные.

— А студенты?

— Вряд ли. Если учебник Блохинцева «Основы квантовой механики» условно назвать букварём, то в сравнении с ним эта книга, — он указал на экран, — будет чем-то вроде поэмы «Конёк-Горбунок».

— Вы сами откуда такие тонкости знаете?

— Когда-то сподобилось учиться на физмате. Были там фанатики, занимавшиеся квантовой механикой.

— Сложная наука?

— Не то слово. Есть мнение, что постичь её способен только один человек из двухсот тысяч.

— Серьёзно?

— Мне, знаете ли, не до шуток.

— Один на двести тысяч, — задумался Кондаков. — То есть пять на миллион… Хотите сказать, что во всем Питере есть всего лишь двадцать пять человек, досконально усвоивших… э-э-э… квантовую механику?

— Скорее всего, и того меньше.

— А если наш паренёк, собравшись на вокзал, прихватил первую попавшуюся книгу? И в квантовой механике он никакой не дока, а, наоборот, дуб?

— Даже не представляю себе квартиру, в которой подобная книга могла оказаться под рукой. Её место в академической библиотеке или на соответствующей кафедре. Вы обратите внимание на состояние книги. Такое впечатление, что её зачитали до дыр.

— Благодарю за консультацию. — Кондаков ощущал себя словно рыбак, вместо окунька поймавший на крючок тропическую рыбу-бабочку. — Эти снимки можно напечатать?

— Не проблема.

— Тогда сделайте для меня юношу в полный рост, отдельно голову и отдельно книгу. И берегите память своего фотоаппарата! Вполне возможно, что она ещё пригодится.

— Давайте я перепишу её вам на жёсткий диск, — предложил Ухналёв.

— Почему на жёсткий? — опасаясь подвоха, осведомился Кондаков. — А на мягкий нельзя?

— Мягких не бывает.

— Тогда не надо. Сказано — беречь, значит, берегите, — буркнул Кондаков, принимая в руки полноформатные цветные снимки, с легким шумом выползавшие из щели принтера. — В заключение позвольте один вопрос личного характера. Почему у вас всё время такой испуганный вид? Неужели совесть не чиста?

— Даже и не знаю, что вам сказать… — Жалкая улыбка скривила лицо Ухналёва. — Вы не поверите, но я всегда жил со смешанным чувством вины и страха. Более того, я не считаю это состояние чем-то из ряда вон выходящим. Почему смогли уцелеть черепахи, современницы динозавров? Потому что они боялись всего на свете и при малейшей опасности прятались в свои панцири, в свою скорлупу.

— Но ведь вы человек, а не пресмыкающееся.

— Зато и хищники, охотящиеся на меня, не идут ни в какое сравнение с грифами и шакалами… Род Ухналёвых прослеживается с восемнадцатого века. Все мои предки были купцами, а некоторые даже выбились в заводчики. И здесь, и в Москве им принадлежали целые улицы. Причём кровь из людей мои предки не высасывали, а по мере сил помогали всем нуждающимся. Строили не только доходные дома и мануфактуры, но и больницы, храмы, приюты. После октябрьского переворота никто из Ухналёвых не покинул родину. За это они сначала лишились своего добра, а потом и жизни. Дед мой старался держаться тише воды ниже травы, работал счетоводом в инвалидной артели, но и его забрали в тридцать седьмом. В пятидесятом своей очереди дождался отец. Мне было тогда два годика, но, странное дело, я этот случай помню. Даже не само событие, а ужас, охвативший всю семью. Он запал мне в самую душу… А думаете, потом не брали? Брали! Брали и в шестидесятых, и в восьмидесятых. Берут и сегодня… Где может спрятаться такой человек, как я? Только в скорлупе своего собственного страха. А постоянное чувство вины заменяет мне панцирь. Вы-то сами, как я вижу, из породы хищников. И уже нацелили было на меня свои клыки. Но, убедившись, с каким ничтожеством имеете дело, сразу отступили. И даже ощутили ко мне жалость… Почему я не должен бояться, если в этом моё единственное спасение? Трусливая черепаха живёт сто пятьдесят лет, а смелый лев — двадцать.