Особые приметы

На поляне к колонне подходят четверо из правления, собираясь вступить в переговоры с жандармами. Девять часов утра, и арестованные находятся еще в четырех километрах от Йесте. Односельчане подходят ближе, чтобы послушать, о чем они будут говорить, и, заметив это, жандармы спускают предохранители на винтовках. Их осыпают оскорблениями. Те, из правления, вмешиваются, уговаривая сограждан успокоиться. Лицо сержанта под черной блестящей треуголкой покрывается потом.

— Еще шаг — буду стрелять, — говорит он.

— Вы слышали? — обращаются к толпе члены правления.

Крестьяне немного отступают, но не расходятся. Новые группы спускаются по склону, останавливаются на краю дороги, вливаются в толпу. Члены правления просят отпустить арестованных на поруки. Сержант не отпускает. Клетчатым платком он вытирает струящийся по лицу пот. Крестьяне угрожающе потрясают своими грубыми орудиями. Еще остается добрый час пути, а осаждающих — сразу видно — больше четырех сотен.

Шествие постепенно втягивает в себя пасечников из Боче, лесорубов из Хартоса, угольщиков из Ралы. Цепь арестантов сходит с лесного Сегурского шоссе и медленно поднимается по крутой проселочной дороге. С каждым шагом появляются все новые и новые люди, они точно вырастают из-под земли. Солнце начинает припекать; стража и арестованные задыхаются. Те, из правления, послали в городок одного из своих и объявили, что председатель и алькальд встретятся для переговоров с жандармским лейтенантом. Крестьяне, видимо, относятся к этому скептически и, воодушевленные тем, что прибывают все новые подкрепления, сокращают еще немного расстояние между колоннами.

Было десять утра, когда они различили вдали первые дома Йесте, жавшиеся к подножью замка, точно перепуганное стадо к пастуху. Лес поредел, а внизу, под шоссе, он переходит в оливковую рощу с посевами ячменя между деревьями. За поворотом, вооруженные орудиями труда, поджидают еще три сотни человек из окрестных деревень. Сержант молча смотрит на все густеющий легион, который двигается за ними, и на плотную массу людей у поворота дороги. Автоматически он отстегивает ремешок треуголки и отирает ладонью пот. Крики, оскорбления несутся со всех сторон. Жители Йесте телами загораживают ему путь.

— Разойдись!

Никто не подчиняется. Около тысячи людей окружают колонну жандармов. Пылают гневные лица крестьян, под солнцем вспыхивают затворы винтовок, дула и прицелы, солнце играет и скользит по лаку двадцати с лишним треуголок.

— Разойдись!

Толпа неожиданно сжимается, отступает и дает дорогу двум жандармам, пришедшим из города. Сержант совещается с ними, и члены правления тоже подходят к ним. Те сообщают, что председатель правления обещал самолично привести арестованных к мировому судье, но сейчас их должны немедленно освободить; и лейтенант отдает приказ отпустить их. Толпа встречает весть о победе восторженными криками. Сержант подчиняется приказу, жандармы развязывают арестованных, а родственники и друзья бросаются их обнимать; крестьяне и жандармы — все смешиваются в одну кучу, начинается перебранка, внезапно она переходит в ссору. Члены правления тщетно пытаются вмешаться. Толпа теснит жандармов, и вдруг те, сбросив плащи, направляют ружья на крестьян.

Было половина одиннадцатого, когда прозвучал залп. Аист, сладко покачивавшийся в воздухе, напуганный резкими звуками выстрелов, стремительно ринулся к земле и спрятался на колокольне йестенской церкви.

На колокольне медленно бьет одиннадцать. Толпа терпеливо ждет. Балконы, подъезды, окна, карнизы — всюду полно людей. На заборах и настилах яблоку негде упасть. На крышах домов, на фонарных столбах в самых невероятных местах висят гроздьями ребятишки и взрослые мужчины, словно акробаты сохраняя равновесие там, где, кажется, его невозможно сохранить. Многие месяцы ждали они этого часа, часа, который вознаградит их за нищенское прозябание, когда они сурово и жестоко сведут счеты с беспощадной судьбой. Солнце расплавленным свинцом льется им на головы, но они терпят. Некоторые накрыли головы платками, женщины прячутся под выцветшими зонтиками. Наиболее нетерпеливые прогуливаются на площади с палками и ясеневыми тростями в руках (как говорится, мало ли что). Опасность сплотила людей, и только ты один вне этой общности, ты один чужеземец, который наблюдает со стороны и снимает на кинопленку.

В устьях переулков — барьеры и укрытия для тореро, грузовики, заграждения, заборы. Батраки протягивают между балконами и фонарными столбами гирлянды петард, и кто-нибудь нет-нет да зажжет бенгальские огни или пустит ракету, которая, жужжа, взвивается высоко в небо и там разрывается. Посреди улицы юные тореро с импровизированными мулетами и грязными, из лоскутов, плащами караулят случай показать себя. Сгрудившись за колесами повозки или под кузовом грузовика, верещат женщины. Гонцы оповещают о том, что старшие пастухи вот-вот появятся. Ложная тревога, крики, толкотня, давка. Толпа теснится, обстановка накаляется.