Особые приметы

Ты осмелился и бросил взгляд на дверь ванной комнаты: Ана стояла спиной к вам, совершенно голая, и ты в смущении разглядывал щедрую линию ее бедер, нежную спину, стройные, гибкие, безупречные ноги (в ту ночь несколько раз ее лицо — пылающее, свежее и исцеляющее — являлось тебе во сне).

— Почему бы тебе не обратить на нее внимание? — приставал Серхио.

— Отстань.

— Сделай мне приятное, наставь рога папаше.

(Когда несколько дней спустя — приятеля твоего дома не было — вы наконец целовались с ней, ее лицо тебя обжигало. Она касалась твоих губ нежным, сочным кончиком языка, и тебя захлестывало счастье. Ты сделал движение, будто собираясь повалить ее, но она не далась. «Нет, нет, — сказала она, — останемся друзьями».)

Постепенно без всякой видимой причины ваши отношения с Серхио стали портиться. Может, он ревниво отнесся к твоей дружбе с его матерью? Или это был просто беспричинный каприз богатого сынка, которому ты надоел? За двенадцать лет, прошедших с той поры, суть дела ничуть для тебя не прояснилась. Одно лишь верно: ни с того ни с сего твой друг начал все больше и больше отдаляться от тебя, и за его обычной циничной маской ты угадывал живую, словно червем разъеденную душевную рану.

— Ты знаком с Эленой? — спросила тебя как-то Ана.

— Знаком.

— Что ты о ней думаешь?

— Не знаю. Я ее и видел-то всего два раза.

— Вы часто бываете вместе?

— О нет. — Выражение ее лица сразу же изменилось, и ты попытался исправить ошибку. — Нам с Серхио скучно с нею.

(Чем больше твой друг отдалялся от тебя, то и дело забывая, что вы договорились встретиться и ты его ждешь, тем настойчивей Ана выпытывала у тебя все, что можно, о девушке: какая она, где учится, как по-твоему, умна она или нет? Серхио доставляло удовольствие причинять вам страдания, и, бывало, ты ждал его до рассвета у них дома, а Ана нервничала и волновалась, сидя в кресле и осыпая Элену градом обвинений и упреков: «Она же просто авантюристка и интриганка. Что за радость ему таскаться с ней?» — «Не знаю». — «Вот ты ее видел, скажи честно, она и вправду так привлекательна, как он считает?» И когда наконец сын возвращался домой пьяный, она набрасывалась на него и ругалась, точно он был ее любовником.)

— Зачем ты рассказал ей про Элену? — спросил тебя как-то твой друг.

— Она сама меня спросила.

— А ты взял да рассказал… Ты что, не понимаешь — она же сумасшедшая и может выкинуть что угодно!

— Я не знал, что…

— Я-то думал, что ты достаточно взрослый и умеешь молчать.

Вы совсем перестали встречаться, и Ана тайком от него каждый день по многу раз звонила тебе, поверяя свои страхи относительно возможной свадьбы, и мимоходом сообщала, что Серхио больше не приходит домой ночевать: «Как ты считаешь, что я должна делать?..» В ту весну вы несколько раз тайно встретились: у Аны глаза были красные от слез, и она сразу постарела. Что касается Серхио, то о нем не было ни слуху ни духу, а единственный раз, когда вы столкнулись с ним, он был пьян и насмешливо сказал:

— Мать все еще плачется тебе в жилетку?

— Пошел ты… — ответил ты тогда.

(Конец Серхио был неожиданным, ошарашивающим и плачевным. Его юношеская строптивость, мимолетная, как метеор, и обманчивая, внезапно иссякла; он перестал пить, бросил Элену (которая теперь, без сомнения, почтенная мать семейства) и вступил в солидный брак с невероятно богатой девушкой своего круга — Сусу Далмасес. Прибавил в весе двадцать килограммов и занялся покупкой немецких патентов и разведением ангорских кошек. Насколько Альваро известно, он продал свою изумительную библиотеку старьевщику, и его регулярно стали видеть на трибунах Барселонского футбольного клуба. Он вращался в аристократических кругах, и его имя фигурировало в составе Гражданской комиссии по организации торжественной встречи возвращающимся из России военнопленным «Голубой дивизии»: Физически умер он в сентябре 1955 года на побережье Гарраф — в эффектной автомобильной катастрофе.)

Лестница выходила на главную аллею, и, подходя к кладбищенской конторе, вы увидели вдали машину Артигаса, стоявшую у цветочных клумб. Антонио поджидал там же; засунув руки в карманы, он стоял немного поодаль от остальных. Бывшие ученики Айюсо, семья покойного, преподаватели с его кафедры столпились вокруг похоронной машины — черного фургона без креста, без цветов, без венков; ты разглядывал их серьезные лица, напрасно пытаясь вспомнить, как зовут хотя бы одного из них. Большинство были моложе тебя, из последующих выпусков, а немногие твои сокурсники, в свою очередь, смотрели на тебя подозрительно, точно знали о всех твоих жизненных перипетиях, — смотрели, не решаясь протянуть тебе руку.