— Нет, испанский.
— А почему не удостоверение?
— Я живу за границей.
— Это почему же за границей?
— Личные причины.
— Так. Покажите паспорт.
Жандарм недоверчиво берет паспорт в руки, просматривает и не торопясь тщательно прочитывает каждую страницу.
— Эта печать — где вам ее ставили?
— В Германии.
— А эту?
— В Голландии.
— Чем вы занимаетесь?
— Я фотограф.
— Когда приехали в Испанию?
— Там есть, посмотрите… Полицейский комиссариат в Ла-Хункера… Второго августа.
— Ах, да… У вас тут в Испании семья?
— Нет, семьи нету.
— Значит, в качестве туриста?
— В качестве туриста.
— И вы говорите, что хотели посмотреть библиотеку?
— Да так, просто полюбопытствовал.
— Она закрыта.
— Да, мне уже сказали.
Гвардеец возвращает тебе паспорт. Его грубое лицо кривится, пытаясь изобразить улыбку.
— Я вас для порядка спрашивал, как по службе положено.
Зрители не могут оторвать взгляда от твоих губ. В твоем молчании им, видимо, чудится какой-то подвох.
— Бдительность — прежде всего. Так я говорю? Каждого, кто к нам приезжает, не проверишь, мало ли что у него на уме… — Жандарм говорит почти сердечно. — В общем, дело, я думаю, ясное… Ладно, поезжайте с богом.
— Большое спасибо.
— Счастливого пути.
Жандарм удаляется, зеваки один за другим расходятся, ребятишки возвращаются к прерванным играм. Бар наполняется завсегдатаями.
Ты переходишь площадь и садишься в машину. Все то же слепящее солнце заливает беленые стены домов. Над тобой проносятся ласточки: беспечно и ловко они скрываются под навесом крыши муниципальной библиотеки.
(А библиотека, наверно, закрыта по-прежнему, в твоем портфеле дремлют записи социологических опросов — они тебе не понадобились, потому что твои документальные съемки закончились провалом: в Йесте полиция конфисковала у тебя всю отснятую пленку, Энрике — на Кубе, весь ушел в революцию, а ты, как и прежде, предаешься праздности и, сидя в своем шезлонге под деревьями, в тени, которая располагает тебя к воспоминаниям, смотришь на постепенно тускнеющий рассеянный вечерний свет).