Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

— Вот я вас выучила, поставила на ноги, вывела в люди, — торжественно перечисляла мать Капитолины, вовсе как будто не принимая в расчет, что и отец тоже был к тому причастен. — А вы совсем дорогу ко мне запамятовали…

— Все дела, дела, — отдувался Вихонин с добродушною снисходительностью.

Капитолина спрашивала Виталия Денисыча, почему он не попробует помидоров, нафаршированных мясом, или не берет красной икры с маслом — это очень вкусно. Корсаков сидел над рюмкой, едва пригубленной, слушал, как в соседней комнате маленькая дочка Вихониных похвалялась перед Олежкой:

— А у меня Чиполлино есть, настоящий! И клоун Олег Попов. Смешной-смешной. Я ему голову назад повелнула. И еще мне папа клокодила Гену обещал. Он в ванной будет жить!

— У нас крокодилы неводятся.

— Они в Афлике водятся. Папа пливезет. Он все-все может достать!

— А у нас кот Спиридон… Он, когда был маленький, лапой по осиному гнезду вдарил. Потом плакал и садиться не мог… я это гнездо снял в мокрую тряпку…

«Выходит, Олежке и похвастаться нечем», — тяжело думал Виталий Денисыч, слушая срывающийся голос сына.

Вихонин и в самом деле мог достать что угодно. Как-то Капитолина затащила Виталия Денисыча к нему в гости, в большой районный центр — город Красноземск. Не финские гарнитуры, столовый и спальный, не книги, задыхающиеся под стеклом с нетронутыми корешками, не бутылочки кока-колы поразили Корсакова. Все это было уже даже в газетах многажды описано и, вместе с кругленьким животом, было неотъемлемой частью людей такого склада, как Вихонин. Поразило то, что Капитолина считала, будто ее брат умеет жить, а он, Корсаков, не умеет. Она ни разу не оборвала Вихонина, который, обрадовавшись ее одобрению, решил преподать Корсакову урок этого умения и, согревая в руках закругленную большую рюмку с коньяком, разглагольствовал:

— Можно всего добиться, если имеешь волшебный ключик. Во-первых, надо понять закон: я тебе — ты мне. Лучше товар на товар, ибо деньги нынче дешевле стоят. Во-вторых, надо уметь отблагодарить человека, который сделал тебе добро…

— Есть великое слово «спасибо», — попробовал заикнуться Виталий Денисыч.

— За спасибо даже трава не растет, — развеселился Вихонин. — Да ты спустись на землю, как когда-то спустился я. Вот смотри. — Он поставил рюмку на полированный журнальный столик, достал из бумажника сложенную пакетиком вырезку из какой-то газеты, звучно, воздев палец, стал читать, нет, не читать, а петь:

— «Вы мне лучше прямо скажите: как мне своевременно, качественно, без нервотрепки отремонтировать испортившийся водопроводный кран и при этом не дать слесарю „подарок“ или „взятку“? Как пробиться в ателье, чтобы сшить приличный костюм, и не сунуть в руку (сначала приемщику, потом закройщику)? Вы осуждаете слесаря и портного за то, что они „берут“? Прекрасно. Я тоже их осуждаю. И себя — за малодушие, за то, что, не желая „одаривать“, не располагая для этого лишними деньгами, сознавая всю обоюдную мерзость такого поступка, не только даю, а — вдумайтесь в этот парадокс! — хочу дать!.. Хочу, потому что знаю: без мзды не видать мне ни крана, ни костюма, ни многого другого». Вот, дорогой товарищ Корсаков. А вы — за «спасибо»!

Виталий Денисыч еле сдерживался, чтобы не хлопнуть дверью, терпел, потому что не хотелось ссориться с Капитолиною.

И теперь, в гостях у тещи, не хотелось, и он тоже терпел. Испарения от кушаний, телевизор, для чего-то включенный, слава богу, хоть без звука, уверенный голос тещи, барственный хохоток шурина, пришибленность тестя — все Виталия Денисыча угнетало. Будь они неладны, эти родственные отношения, когда неизвестно почему человек должен изнывать в праздники за столом, лицемерно расхваливать еду, чуть ли не кулаком ее в себя впихивая, с лицемерным вниманием слушать всякую чушь. Должен, обязан. А на улице — прозрачный воздух глубокой осени, оживленные голоса, кто-то хорошо играет на баяне. А в лесу сейчас благодать какая: пестро и звучно под ногами, в чуткой тишине синицы тенькают… Когда он в последний раз бродил по лесу? Двести лет назад!..

— Опять о своей работе думаешь? — подтолкнула в бок Капитолина.

Гибкая, рослая, сидела она рядом с Виталием Денисычем, и глаза ее, затемненные опахалами ресниц, были на редкость умиротворенными.