Особист

— И вот представляешь…Эта дура Раевская заявляет, а почему роль Софьи отдали Лиличке? Ну, то есть, мне. Представляешь? Я говорю, побойтесь бога, Генриетта Леопольдовна, Вам сорок лет в обед. Какая из Вас Софья? Это же великий Чехов. Это же «Дядя Ваня». Понимаешь? Не какая-то жалкая опереточная постановка для развлечения. Это — классика. И кто? Максим? Кто, если на я? Посмотри. Я же — вылитая Софья. Правда? Нет! Ничего не говори! Сейчас ты начнёшь меня убеждать, что театр необходимо бросить. Да. Я знаю. Знаю твои мысли. Ты хотел бы украсть мой талант и спрятать его, как злой гений прячет светлый образ. В темнице квартиры. Милый, но мы говорили с тобой…

Пока она трындела, мотыляя ногами, которые теперь сложила крестиком, я ходил по номеру из угла в угол. От шкафа к зеркалу и обратно. Приводил себя в человеческий вид. Так как вещи приходилось искать заново, суеты получалось много. Хорошо, что Лиличка на это внимания не обращала, полностью занятая собой. Иначе, было бы удивительно, с хрена ли взрослый мужик в своем номере ведет себя, как в гостях. Периодически я останавливался, смотрел на эту красивую, но, очевидно, бестолковую особу и думал. Что это? Карма? Или мне действительно неизбежно попадаются вот такие куклы? Я притягиваю их, как магнит? Просто Лиличка, и это уже совсем не удивительно, была красивой, но очень бестолковой. Этакая милая, приятная дурочка. Глупышка. Которой за ее смазливую мордашку можно простить отсутствие высокого уровня эрудиции. Безобидная. Она тупо полчаса, пока я собирался, беседовала сама с собой. Причем, только о себе.

— Вот пойми, Максим, искусство…это мое дыхание. Моя жизнь. Я зачахну без него. Завяну, словно роза, оставленная садовником навсегда. Почему ты молчишь? Думаешь, я преувеличиваю. Поняла. Нет, Максим, не говори даже такого.

А Максим не говорил. Максим тихо охеревал. Интересно, во время секса она ведет себя так же? Просто блондинка не затыкалась реально ни на мгновение. При этом она вместо меня, от моего имени, задавала вопросы, сама на них отвечала, потом начинала доказывать, что я неправ. Нет, в принципе, в свете сложившихся обстоятельств, это даже удобно. Любая умная, сообразительная дамочка уже давно спалила бы, что Максим Сергеевич ее не помнит, что Максим Сергеевич свои вещи видит чуть ли не впервые и что, в конце концов, Максим Сергеевич вовсе не Максим Сергеевич. Мне, на самом деле, повезло, что Лиличка глупенькая.

Но блин…голова сейчас просто взорвётся. А еще эта особа очень любила себя. Меня, правда, судя по всему, тоже любила, раз явилась по первому зову. Но себя гораздо больше. Местоимение «я» звучало в её речи чаще, чем все гласные вместе взятые. Кстати, по поводу зова. Оказалось, он был. Максим Сергеевич явился вчера в театр на репетицию. Подарил цветы, сказал, что очень занят, но завтра, мол, приходи на сеновал, будем друг друга любить. Сеновал — это образное сравнение, причем сказанное самой Лиличкой.

— Максим! Ты совсем не слушаешь и не смотришь! — Она капризно надула губы, а потом швырнула в меня подушкой, которая, естественно, пролетела на расстоянии метра в стороне, и упала на пол. Глазомер у Лилички ни о чем. А вот наволочка теперь грязная. Пришлось нагнуться, поднять подушку и отнести ее обратно. Хотя с большим удовольствием дал бы этой подушкой блондинке по голове. Как спать-то буду теперь?

— Я тут только ради тебя. Максим, я безумно соскучилась. Мы не виделись со вчерашнего дня. Да и разве можно назвать это встречей! Прибежал на пять минут, вручил цветов. Да…Максим, что это за вульгарные розы? Вчера. А? Ты ведь знаешь, я ненавижу розы. Столько времени прошло. Ты знаешь. Специально принес? Позлить меня? Удивительная пошлость. И все равно ты не такой как обычно…

Ее мысли столь быстро перескакивали с одной темы на другую, что я пропустил очередной переход от цветочных предпочтений к моей персоне.

— Максим!