Основы этнополитики

Авторы мотивируют свой выбор тем, что именно «на восточной окраине ареалов племён летописных славян, где происходило наиболее интенсивное взаимодействие с коренным неславянским населением, началось формирование нового генофонда и нового антропологического типа (“среднерусская” долина). Именно этот тип мы сегодня называем собственно русским, типично русским» (52).

«Мы называем» — аргумент не из лучших, прямо скажем. Если характерной чертой русских признается их относительно высокая гетерогенность вообще, то о каком «среднерусском типе» можно говорить? Сложим два носа и поделим пополам? Наверное, все же, в определении типичности не обойтись без статистики иного рода: частоты распределения тех или иных признаков среди населения. Кого больше среди русских: долихокефалов или брахикефалов, сероглазых или кареглазых, длинноносых или курносых, брюнетов или блондинов? Понятно, что среднестатистическим в таком случае может оказаться зеленоглазый шатен-мезокефал со средней длины носом. Но надо ли объяснять, что «типичный» и «среднестатистический» — это далеко не одно и то же. Среднестатистический тип вполне может оказаться в меньшинстве, и кого тогда он сможет представлять?!

Кстати: Балановские настаивают, что этничность может и должна определяться лингвистически, они также выдвинули и успешно защитили тезис о корреляции в рамках этноса фонда фамилий и генофонда. Но в этом случае — вопрос авторам «на засыпку»: где же, если не считать топонимики, чье смысловое значение давно утрачено (пример — «Москва»), в живом русском языке или в популярных русских фамилиях следы финского влияния? Его нет. Разве что в ностратическом пласте может отыскаться что-то общее, но это уже не имеет отношения к нашей теме.

Не будем же преувеличивать значение подмеса финского субстрата к славянскому суперстрату. Не суб-, а суперстрат должен определять генофонд. Где же его найти?

5. Балановские ограничились утверждением о роли финского субстрата в создании русского генофонда, но не вдавались в вопрос о пропорциях, не детализировали свой тезис[662]. При этом некоторые (не все) необходимые нам уточнения по границам распространения финской генетики они, однако, сделали. Извлечем их.

В самом общем виде их вывод: «Итак, наша гипотеза: в современном русском генофонде разных территорий видны три фазы славянской колонизации: преобладание на западе славянского, в центре смешанного и на востоке дославянского (в основном финно-угорского) населения» (288). Уточню: смешанным является население и в центре, и на востоке, просто пропорция подмеса во втором случае выше.

Но как эта разница выглядит в цифрах, мы не знаем. Указание на трехчленный русский ландшафт расшифровывается лишь приблизительно и неконкретно:

«В восточной части русского ареала «русская» карта выявила субстратные финно-угорские элементы в составе русского народа и тем самым подтвердила данные антропологии о наличии финно-угорского субстрата…

Но ключ к пониманию всего обобщённого картографического ландшафта находится не в западной области, а в центральной “среднерусской”… Биологическая сторона происхождения этой долины ясна: антропологические характеристики населения приближаются к среднему общеэтническому уровню в результате интенсивного смешения, метисирования… (Не очень понятно: к среднему общеэтническому уровню какого этноса можно приблизиться в результате метисирования? Ясно, что и ни к славянскому, и ни к финскому. Еще одна логическая загадка авторов. — А.С.)

Таким образом, при обобщённом картографировании современного русского населения удается выявить в его антропологическом составе три пласта, имеющие географическую приуроченность и соответствующие трем этапам формирования этого состава:

— формирование древнерусского населения до заселения Волго-Окского междуречья (западная зона);

— приобретение новых антропологических особенностей за счет метисации — включения местных элементов в Волго-Окском междуречье (центральная зона);

— значительное усиление субстратных влияний по мере дальнейшего расселения (восточная зона)» (51–52).

В целом, мне кажется, принять такой сценарий можно, он не противоречит истории, тем более, что опорные даты процесса в общем известны. Но опять-таки хочется уточнить: славяне с финнами мешались, главным образом, в Волго-Окском регионе, а не повсеместно. Почему же надо считать этот регион «ключевым» для русского этногенеза? Это не обосновано.

Авторы приводят данные, которые подтверждают, что ареал метисации был довольно ограниченным. Они, например, пишут: «Из уральской семьи по ДНК маркерам изучены лишь восточные финноязычные народы (коми, удмурты, мари, мордва). Минимальные расстояния обнаруживаются на территории расселения этих народов, в основном в Приуралье. Напротив, население запада Русской равнины и Предкавказья генетически удалено от средних уральских частот… Наименьшие значения расстояний локализуются на Урале и далее к западу постепенно нарастают» (238).