Отстаивая собственную классификацию, Бромлей утерял последние привязки к биологизму. Тем более, что биосоциальной общностью у него, в конечном итоге, оказалось лишь первобытное стадо, а вот племя и все последующие фазы — уже «возвысились» до социального организма[247]. Неудивительно, что критерий этничности в итоге оказался у Бромлея «скользким», нестойким: «ни один из компонентов культуры не является непременным этнодифференцирующим признаком… В одних случаях главная роль в этом отношении принадлежит языку, в других — религии»[248]. Теряя критерий, он неизбежно потерял и сам объект.
В довершение всего он стал упрекать Отто Бауэра за то, что тот путает нацию с национальностью (этникос с эсо, в новой терминологии), хотя Бауэр абсолютно верно и непогрешимо писал, что немец-де остается немцем, даже переселившись в Америку, «вопреки своей территориальной оторванности от родины». Усвоив настоящую книгу до конца, читатель не раз убедится в том, что Бауэр был прав, а Бромлей — нет…
Бесспорно, у Бромлея были серьезные заслуги перед наукой. Так, он вполне диалектически развивал мысль о том, что «этнические общности в генетическом плане… представляют собой динамические, исторически сложившиеся системы. Ни один этнос не является вечным, неизменным. Но изменчивость этнических систем, разумеется, нисколько не противоречит тому уже неоднократно отмечавшемуся нами факту, что устойчивость — одна из их характерных черт. Ведь при этом имеется в виду относительная стабильность, более медленная изменчивость этнических явлений по сравнению с другими компонентами социальной жизни»[249].
Бромлею также принадлежит глубокая постановка важнейшего вопроса о значении эндогамии (исключения смешанных браков с расово или этнически чуждыми особями, т. е. метисации) в жизни любого этноса, в его сохранности в веках, в его жизнестойкости[250]. Он правильно отмечал, что «каждая популяция, несомненно, характеризуется тенденцией к усилению однородности генетического фонда, то есть стремлением к превращению в расовое подразделение»[251]. И т. д.
Но верно раскрыть природу этноса ему, на мой взгляд, так и не удалось. И до недавнего времени данная проблема представала перед отечественным любознатцем как весьма сырая[252], с удручающими белыми пятнами в самых ответственных местах. А проблему нации Бромлей и вовсе полностью подавал «по Ленину» как результат неких «буржуазных отношений»…
Было время, когда полемика между Бромлеем и Гумилевым сильно занимала ученые умы. Считалось даже, что названные фигуры олицетворяют два основных подхода в этнологии. Сегодня сия дихотомия не может рассматриваться всерьез ввиду полной беспочвенности и бесперспективности обеих позиций.
Между тем, не прекращаются попытки рассуждать в терминах диалектики о единстве биологического и социального в феномене этноса. Но надо прямо сказать, что биологическое и социальное могут претендовать на роль формирующих единство противоположностей не более, чем огородная бузина и киевский дядька. Хотя бы по той простой причине, что, как говаривал Б.Ф. Поршнев, социальное не из чего вывести, кроме как из биологического. Такой псевдодиалектический подход был возможен лишь до появления науки этологии, до издания основополагающих трудов К. Лоренца и его последователей, но никак не в наши дни.
Для того чтобы вывести читателя из явственного методологического тупика, в котором застряли даже лучшие умы прошлого века, следует обстоятельно рассказать о революционном и весьма отрадном событии в этнологии. А именно о докторской диссертации историка В.Д. Соловья[253], впервые в послевоенной России четко и ясно поставившего вопрос о биологической основе этничности и тем преодолевшего застарелый кризис метода. Его труд «История России: новое прочтение» (М., 2005) вышел отдельной книгой и представляет собой настоящий прорыв в академической науке — от мифотворчества к серьезному изучению подлинной реальности этноса.
1.7. Революция В.Д. Соловья[254]
Книга В.Д. Соловья попала ко мне на стол, когда предыдущий раздел «Раса и этнос» уже был подготовлен к отдельному изданию, раздел «Этнос и нация» обеспечен критическим обзором литературы, а книга моего соавтора В.Б. Авдеева «Расология» не только издана, но и изучена Соловьем, отрецензировавшим ее позднее для журнала «Политический класс», а затем написавшим предисловие к ее переизданию. Так что мы дружно выступили вместе с диссертантом в русле восходящей тенденции современной мысли, синхронно обозначив решительный поворот к деидеологизированной истории — науке фактов, а не мнений. И бестрепетно воздвигнув принцип биологизма в качестве пьедестала своих идей.
Привлекая порой совсем иные источники и применяя иные доводы, чем я, Соловей однако, двигался схожим путем и в схожем направлении. Поэтому разговору о непосредственном предмете своего исследования — русскому этносу и его проявлению в истории — он предпослал разговор о феномене этничности вообще и его критериях.