Основы этнополитики

Безусловно, некоторые поверхностные, второстепенные, хотя, возможно, и яркие этнические особенности может диктовать ландшафт и связанный с ним modus vivendi et operandi. Но ошибется тот, кто положит эти благоприобретенные, но преходящие, не наследуемые и легко изменяемые в иных условиях признаки в основу этничности. Особь принадлежит своему этносу независимо от места жительства.

Конечно, климатические условия, а особенно их резкие изменения могут очень существенно сказаться на судьбе народов. Но об этом мы поговорим в дальнейшем.

1.6. Кризис метода и реабилитация биологизма

Сказанного достаточно, чтобы сделать выводы.

Для начала заострим внимание читателей на ясно обозначившейся проблеме, которую можно назвать «этнические аберрации».

Как ясно видно из всего вышеизложенного, ни территория (ландшафт) и климат, ни экономика, ни все вообще факторы, относящиеся к «духовной» сфере (язык, культура, идеология, религия) не являются этнообразующими вопреки традиционной точке зрения. И надо, наконец, признать, что сознание, и в том числе самосознание, играет минимальную роль в деле определения этничности. Принадлежность к этносу далеко не всегда осознается индивидом. Более того: он может причислять себя к одному этносу, а в действительности принадлежать к другому[236] (яркий пример — бухарские таджики, поголовно записавшиеся в узбеки, которые, в свою очередь, расово и этнически сложносоставны и отчасти именуются узбеками по исторически закрепившемуся недоразумению). «Мы татары!», — говорят одни, а на деле они вовсе не татары, а настоящими татарами являются иные люди, называющие себя, однако, иначе. «Мы — тюрки!», — утверждают некоторые другие, однако и это не так. И т. д.

Таким образом, все традиционные для отечественной этнологии попытки жестко привязать этничность к факторам, перечисленным в сталинской формуле нации (язык, территория, экономическая жизнь и психический склад, проявляющийся в культуре), следует считать лишь аберрациями сознания — искренними и даже непроизвольными заблуждениями. Наука же обязана считаться с фактурой, а не с аберрациями.

Особенно важно подчеркнуть: мы никогда не сможем быть уверены в своих выводах, если в деле этнодиагностики будем ориентироваться на некие феноменальные смыслы вторичного, то есть духовного плана. Тем более, если отдадим вопросы этничности на откуп спекулятивной философии. И вечно будем плутать в трех соснах, если не остановимся на признании примата биологического над духовным и не постановим: окончательный диагноз этничности дает только антрополог-биометрист. Иногда в союзе с генетиком (но никогда наоборот).

Накопление аберраций в этнологии и неизбежные, хотя и робкие попытки их разоблачения приходится считать ничем иным как кризисом метода. Выход из этого кризиса лежит только через реабилитацию биологизма, которая в отечественной этнологии происходила все эти годы как бы контрабандой, не через манифестированный дискурс, а через постепенное развенчание неистинной сталинской формулы этничности в целом и по частям, по элементам — «основным признакам». Если, как один за другим убеждались этнологи и социологи, эти признаки не позволяют проникнуть в суть этничности, если ни территория, ни экономические связи, ни язык, ни культура, ни религия и психический склад (причем ни по отдельности, ни вместе) не обязательно выступают в качестве этноразграничителей, то что же тогда остается исследователю, кроме тотального пересмотра социологического подхода и метода вообще и перехода от него к иному, более продуктивному? Естественно, в роли иного рано или поздно должен был оказаться принцип и метод биологизма.

Однако смелый и оригинальный Гумилев, провозглашая на словах этносы «биосоциальными организмами», не желал на деле обсуждать их биологическую природу. Он именно для того постоянно и настойчиво апеллировал к «неправильным» ситуациям, к редким и даже исключительным случаям смешения этносов, языков и нравов, чтобы взять под сомнение правило: в нормальном этносе должна просматриваться общность его происхождения по крови. Но его позицию я подробнее освещу ниже, а здесь продолжу очерк истории вопроса. Как было сказано не нами, «ученому все дозволено — все перепроверить, все испробовать, все продумать, не действительны ни барьеры дипломов, ни размежевание дисциплин. Запрещено ему только одно: быть неосведомленным о том, что сделано до него в том или ином вопросе, за который он взялся»[237].