Осман. Хей, Осман!

Орхан подался вперёд и вглядывался… Эта девочка моложе была его старшей дочери. Впрочем, для него все девочки, да и девушки постарше, и женщины, гляделись на одно лицо. В отличие от своего отца, Орхан любил совокупляться часто; проезжая сёлами, он примечал красивых девушек и охотно вступал во временный брак. Если ему случалось выехать на охоту, крестьяне, греки, болгары и тюрки, прознавали о его выезде и выставляли юных дочерей у ворот своих домов… Орхан щедро отплачивал своим временным жёнам за их ласки. Но свою жену единственную он любил и окружал почтением и роскошью. Теперь, глядя на дочь Кантакузина, Орхан и досадовал, и чувствовал, как охватывает душу высокое мечтание… «…Зять императора!..» Эта девочка может сделаться как бы маленьким засовом… повернётся ключ османский и распахнутся ворота империи… Девочка Феодора — Истанбул — империя… Он знал, что Феодора будет жить в отдельном жилище, ведь по обычаю супруг обязан предоставить каждой своей законной жене отдельное жилище.

Теперь Люлюфер, мать Сулеймана и Мурада, потребует ещё большего почтения и ещё большей роскоши. Да и права будет!.. Но этот новый брак Орхан должен заключить!..

И вдруг произошло необычное. Девочка подняла голову, посмотрела прямо в лицо Орхану. В глазах её трепетали страх и отчаянная решимость. Орхан увидел, что у неё большие глаза, светлые, голубовато-зелёные, с крапинками, точечками…

— Меня зовут Феодора! — Быстро заговорила она детским голосом. — Я Вам буду верной женой! Освободите из тюрьмы мою бабушку… Отец и мать всё скажут Вам!.. — Она резко замолчала.

Ещё при начале её речи Ирина сделала движение к ней, жест возмущения… Но тотчас передумала и не произнесла ни слова…

Орхану понравилась эта короткая внезапная и вопреки всем обычаям речь… Феодора едва сдерживала дрожь всего тела… Она уже чувствовала, что этот человек — единственный близкий ей! Он один!.. Отец, и мать, и сёстры — все предали её… Любимую бабушку она спасёт, но прежней задушевной близости более не случится никогда, Феодора знает… А к этому человеку тотчас потянуло Феодору. Ей уже казалось, что он полюбит её, будет ей отцом, братом… И было ещё одно притяжение, соединённое, сращённое с неизбывным страхом, сладчайшим страхом соития с мужчиной… Она ведь знала, что этот человек будет ей прежде всего мужем!.. Она знала, что он будет целовать и обнимать её… Уже хотелось этого, неведомого покамест объятия… Нутро уже будто вздрагивало, будто пробудилось, ожило внезапно, а прежде не чувствовалось, детское… Руки его были в широких коричневых рукавах суконных, безрукавная куртка шёлковая, тёмно-красная, обшита белой каймой… На голове — круглый, складчатый, с кистью, убор — кисть красная, а убор сам — белый, а верх — тоже красный… Удлинённый тонкий нос, коричневые усы и бородка, тонкие брови, карие серьёзные глаза… «Будет хороша!» — подумал он…

— Ступай! — одёрнула наконец Ирина дочь. В голосе супруги Кантакузина прозвенели нетерпеливые колокольчики материнского обычного раздражения…

Но Феодора не смутилась. Она послушно прошла к двери, толкнула створку и внезапно повернула голову и снова посмотрела на Орхана отчаянным детским взглядом; но в этом взгляде читалась почти явственно будущая женская натура — честная и жертвенная… Орхан сощурил глаза в улыбке быстрой и ободряющей. И девочка мгновенно вдруг улыбнулась ответно. И вот уже исчезла за дверью… Улыбка Феодоры была очень греческая, лёгкая, сверкающая неизбывным весельем… Орхан видывал такие улыбки на лицах древних статуй, на чёрной или красной лакированной поверхности древних кувшинов, являвшихся из этой земли при вспашке её…

— Сколько ей лет? — обратился он к отцу девочки.

— Тринадцать, — отвечал Кантакузин.

— Послушай, тесть, — спросил Орхан, — а в шашки ты играешь?

Ирина не выдержала и рассмеялась. А вслед за ней и супруг её, и сам Орхан…

* * *

Ещё несколько дней гость пробыл в Дидимотике. Обсуждали дальнейшие военные действия. Свадьбу решили играть после взятия Константинополя. Кантакузин и его жена заранее примирились с тем, что их младшей дочери придётся переменить веру. Ирина спросила, как это сделается. Но будущий зять отвечал, что позволяет молодой жене оставаться в той вере, в какой она воспитана от рождения.

Но эта милость вовсе не обрадовала Кантакузина. Он призадумался и решился спросить:

— Как же будет совершён брачный обряд?

— Составим договор, — отвечал Орхан.

— Брак не будет скреплён духовно, — вырвалось у Кантакузина. Он встретил сердитый взгляд Ирины. Конечно, он не должен был это говорить.

— В конце концов, — заметил Орхан небрежно, — ваша дочь может сделаться правоверной, если имеет к тому сильное желание. Но мне известна приверженность греков к учению Исы, поэтому я предпочитаю оказать ей милость и избавить её от перемены веры.

— Мы благодарим тебя, милый сын, за эту милость, которую ты оказываешь нашей дочери! — поспешно вступила в разговор Ирина. Голос её выражал сердечность, казавшуюся непритворной…

Наедине с женой Кантакузин говорил: