Осман. Хей, Осман!

— Да, наши бабы, они бойкие! — Толмач поглядел с некоторым самодовольством.

Алаэддин вынул из кошеля на поясе две монеты и отдал толмачу:

— Дай ей!..

Толмач кинул женщине монеты. Она живо наклонилась и подобрала монеты с земли. Алаэддин видел, как обтянулся платьем её зад… Уже давно знал Алаэддин, как ходят жены и дочери неверных, но теперь всё же был несколько смущён… Женщины, жены своих мужей, выставляют себя напоказ чужим мужчинам!.. Экие нравы…

Толмач верхом подъехал к Осману, спешился и поклонился. Осман велел ему снова сесть на коня:

— Поедем неспешно, ты держись подле меня. И скажи мне, почему у вас жатва такая певучая, поют люди неустанно, почему?..

— У нас говорят, что жатва не должна быть глухой, — отвечал толмач. — Глухая жатва, жатва без песен — дурной знак, не к добру!..[311]

Голоса девок и парней, пронзительные, сильные, разносились далеко…

Лю кат ми са зажнали,
Пеасна са си запеали…

Как женат, как се наджеват,
Как пеят, как се натпяват…

Гласът ти се слуша
Чак до наша нива,
Сърпа си оставям,
Тебе да послушам…

Осман велел толмачу перевести…

— Они поют простые песни, — отвечал толмач. — В этих песнях говорится, что они начали жатву с песней; что они все стараются жать одна лучше другой, один лучше другого, и стараются перепеть друг друга; и ещё парень поёт, что голос его девицы слышен ему и он оставляет серп, чтобы слушать её песню…

В дороге отдыхали. На ночлег остановились в богатом селе. Навстречу поезду Османа шли гурьбой молодые жнецы и жницы, поклонились низко… После целодневного труда парни и девки по-прежнему пели во все голоса, громко и звонко…

Жетфаре идат од нива,
Идат од нива и юначки пеят… —

начинали парни.

Тогда девицы дразняще подхватывали:

Заиграй ты нам погромче, волынщик,
Мы идём через ваше село!
Пусть ваши девицы завидуют, причитают:
«Ох, проклятые чужие девицы,
Куда ни идут — играют для них волынки,
Куда ни идут — поют для них песни.
Целодневно жатву жнут,
А все-то они белы и румяны!»…[312]

Осман снова спрашивал толмача, а тот ответил, что парни хвалятся своей неутомимостью, а девицам хорошо; они ведь наёмные жницы, из другого села; оттого им весело, что избавились от надзора докучного отцов и матерей…

— Наши молодые тоже поют, — заметил Осман, — но никогда не поют так долго и громко. А зачем же отпускают родители девиц?

— По бедности, — отвечал толмач.

Осман подумал, что даже самый бедный правоверный не отпустил бы свою дочь, чтобы она ходила с открытым лицом среди чужих мужиков!..

В сёлах болгарских построены низкие дома, наполовину каменные, наполовину деревянные, с крышами низкими. Утварь в домах хорошая — миски-соханы, кастрюли медные с крышками, железные листы — печь хлебы, медные ложки лужёные; масло оливковое держат в долблёнках тыквенных, воду — в кувшинах глиняных…

В одном из сел праздновался в тот день, когда проезжал там поезд Османа, праздник в честь святых Петра и Павла, сподвижников пророка Исы, как пояснили-рассказали Осману. Осман встал у открытых дверей церковных и смотрел… Ему сказали также, что эта церковь поставлена в честь ещё одного почитаемого христианского святого, святого Горгия…

— Слыхал я, слыхал!.. — откликнулся Осман добродушно…

Храм стоял между деревьями; снаружи, неподалёку от церковных дверей, стояли столы и скамьи, женщины и дети сидели… Осману предложили сесть как почётному гостю, но он поблагодарил и отказался… В церкви было тесно. Те люди, что вошли в церковь, слушали священника внимательно и молились; что же до сидевших снаружи, то дети пересмеивались, щипали друг дружку, вскрикивали громко; женщины болтали, даже и мужчины переговаривались…