Ослепительный нож

Боярышня вознамерилась резво вскочить, дёрнулась и осталась на месте. Не повиновались ни ноги, ни руки. Чудно было чувствовать себя скованной. Разомкнула уста, а голоса своего не услышала. Полактия отвела взор. Евфимия со слабостью поднялась, медленно протянула хозяйке снадобицу с толчёной травкой.

- Более не хочу, - жалобно попросила она.

- Сестрички, не пора ли дать покой гостье? - полуспросила, полуприказала хозяйка.

- А Генефа у нас завзятая лицеведка, - объявила Горислава, тряхнув льняными кудряшками.

- Будет, будет, - поторопила амма свою девичью ватагу. - Всего в одночасье не представишь.

- Что значит лицеведка? - полюбопытствовала боярышня.

- По лицу нрав человека определяет, - уже несмело объяснила Горислава, - Узнаёт свойства души и сердца.

- Скажи на милость! Как же это можно определить? - обратилась Евфимия к той, на которую посмотрели все.

Русоволосая красавица, чью безупречную внешность портил лишь тонкий розовый след от шрама через весь лоб, понурилась и сказала тихо:

- По выражению, по очертанию… Затрудняюсь пояснить точно. Ощущения словам не подвластны.

боярышня.

Генефа нехотя подняла глаза и пристально всмотрелась в гостью. Все ждали. Лишь амма Гнева сделала нетерпеливое движение.

- Мужественна… Упряма, - стала ронять Генефа слово за словом, - Своемудра и своенравна… Верна…

- Довольно, - остановила боярыня Мамонова, - Ты лучше нрав чей-либо из вас назови, ну вот хоть бы Фотиньин.

Генефа перевела очи на Фотинью.

- Почему я? - возмутилась Тинка.

Её возмущение прозвучало втуне. Все терпеливо ждали.

- Предательница, - робко обронила ведалица, как бы испугавшись своего приговора.

- Это ли мне кара за ослушание, амма Гнева? - с вызовом спросила Тинка, присовокупив; - Обидеться запрещено?

- С чего ты заключила, что Фотиния способна на предательство? - спросила ведалицу боярышня.

- С чего? - к себе же обратилась с удивлением Генефа, - Ну, разве вот… или, сказать вернее вид у неё птичий.

Изба, как щебетом, наполнилась девичьим общим смехом.

Фотинья резко вышла.

- Пойдемте-ка к себе, сестрички, - поднялась Полактия.

За нею встали Горислава с Богумилой и другие. Осталась только Агафоклия, самая старшая.

- Куда они пошли? - спросила гостья.

- В свой терем, - объяснила амма Гнева. - У них такая же изба поодаль. Сами строили, сами обихаживали.

- А пищу где берете?

- Сестрицы зеляньицу кушают. Мясное, рыбное здесь не в заводе, - стала рассказывать боярыня. Сама она за трапезой у Всеволожей никогда скоромного не ела, даже рыбу в пост не потребляла. Евфимия сочла свою наставницу великой постницей. Теперь узнала истину… Хозяйка же продолжила: - Всю зелень добываем сами. Овощи выращиваем, грибы и ягоды в лесу сбираем, заготавливаем. Живём в доволе.

- А как же… - Евфимия смутилась. - Как же вы тут одиночествуете? Сестрицы-то на выданье…

- Э, маточка! - дебелейшая Агафоклия откликнулась добрейшим басом. - Мы все тут засидухи. О мужьях не помышляем. Ни белил на ликах, ни колтков в ушах. Плотским радостям не радуемся.

- Ну чем не монастырь? - с улыбкой поддержала амма Гнева, - Я среди них - единственное существо мирское. Однако же нечасто здесь бываю. Без меня всем правит Агафоклия.

- И управляешься с такими озорницами? - не уставала удивляться гостья, обернувшись к Агафоклии, - Как их приводишь в ум?

- А я их всяческими образы, - пробасила истая девчища, - овогда ласканием, а овогда и мук грозением умы их колеблю.

- И все, как на подбор, кудесницы? - спросила гостья амму Гневу.

- Нет, - отвечала та. - Помимо Богумилы, Гориславы, Генефы и Полактии, коих ты испытывала, Калиса может нечувствительно все немощи из тела извлекать руками. Власта читает мысли. А Милана, Платонида и Раина учатся ещё. Задатков много, мало внутреннего делания.

Евфимия полюбопытствовала:

- Что есть внутреннее делание?

Амма Гнева призадумалась.

- Коротко не скажешь. Чудо, заключённое в душе, по первой прихоти не явится. Его надо призвать. Сегодня ты увидела ликующих сестёр. А в иной час пришла бы в изумление: рассядутся далеко порознь, молчат сычами, уставясь в точку. Окаменели, да и только.

- А в Фотинии заключено какое чудо? - спросила гостья.

Амма Гнева отмахнулась. Агафоклия ответила:

- Фотинья выявляет своё чудо, да никак ещё не выявит. Зато дерётся яростнее рыси. Сильнейшая из учениц Бонеди!

- Бонедя… здесь? - Евфимия вскочила с сундука.

Боярыня-пестунья обняла её успокоительно.

- Была здесь прежде. Наша прозорливица Янина ввела её в сестричество. Родители их знались в Кракове. Бонэдия своих лишилась в детстве. Янина со своими рано оказалась на чужбине. Вот девоньки в Москве и встретились. Лихая пани выучила лесных жительниц самозащите. Безмужним сёстрам мужеская доблесть впору. А когда книги отреченные подтвердили мои страхи за твою судьбу, я вызвала Бонедю в Зарыдалье.

- Какие книги отреченные? - не поняла Евфимия.

- Ну, запрещённые митрополитом и князьями, - вздохнула амма Гнева, - те, что в сундуке лежат, с которого ты поднялась.

Она откинула окованную бронзой крышку, и поражённая боярышня узрела позеленевшие застёжки переплётов, бурый пергамент свитков.