Осколок в форме сердца

Васильев смотрел в черные, жгучие Нинкины глаза, вспоминал справедливые слова Ольги о женской особенности – нравиться и вызывать желание у мужика – и с удивлением стал прислушиваться к себе. Где-то в глубине груди зашевелилась жадность. Не хотелось отдавать кому-то другому эту пусть злую, но все же свою родную женщину, да еще красивую, да еще мать твоего сына!.. К тому же этот другой будет командовать его Санькой!.. Васильев сравнил Нину с Ольгой. Ольгу отдавать другому было не жаль.

– Ну, что ты молчишь? – Жена требовала объяснений.

– Я хочу Саньке дать подарки и взять кое-какие свои вещи, – произнес он наконец, любуясь смуглой ногой жены, показавшейся из-под халата.

– Бери что хочешь и не затягивай сцену прощания.

Дверь в кухню скрипнула, и на пороге появился круглолицый Санька.

– Папа! – Лицо его засветилось.

Васильев сгреб в охапку ребенка, поднял, прижал к себе и долго так стоял, чтобы просохли глаза и жена ничего не заметила.

Нина наблюдала всю эту сцену молча, сцепив руки на ритмично вздымающейся груди, и не выдержала – побежала в ванную плакать, оттолкнув по дороге обнимающихся мужиков – большого и маленького.

Женя опустил Сашку на пол и ринулся за ней. Нина захлопнула за собой дверь, но защелкнуть шпингалет не успела. Васильев рванул дверь на себя и влетел в ванную. У Нины уже набухли глаза, она с надрывом зашептала:

– Уходи, уходи!..

– Успокойся, пожалуйста. Я же люблю тебя, – неожиданно вырвалось у Женьки, он стиснул жену в объятиях, гася отчаянное сопротивление ее напрягшегося тела, прижал верткие руки и стал целовать волнистые волосы, мокрые щеки, полные, но жесткие губы. Нина мотала головой, отворачивала лицо, потом чуть ослабела и отдала Женьке свой влажный, горячий рот. Он судорожно стал расстегивать ее легкий домашний халат, обрывая пуговицы.

В коридоре зачапали детские шаги. Васильев почти бессознательно щелкнул шпингалетом двери и опустился на колени, сдирая с жены кружевные черные трусики.

– Мама, что вы там делаете? Отк’ывайте! – Санька скребся в дверь ванной, готовый вот-вот расплакаться.

– Не бойся, Сашенька, – хрипел Васильев. – Мы с мамой не ругаемся. – И стал отрывать руки жены от кружевных трусиков. – Мы только искупаемся и скоро выйдем. Скоро выйдем…

Мужская сила в конце концов одолела уже не очень настойчивое сопротивление, и Женька уткнулся лицом в теплый мшистый низ живота. Нина привалилась к раковине и отставила в сторону длинную голую ногу.

– Ну, выходите ско’ее! – хныкал Санька, прислушиваясь к странной возне за дверью. – Что вы там – де’етесь?

– Не бойся, сынок, мы тут купаемся, – задыхаясь, стала успокаивать его Нина, за несколько месяцев одиночества истосковавшись по мужику, и выгнула спину от нахлынувшей любовной истомы.

– ‘азве вз’ослые вместе купаются? – в упор спросил Санька всклокоченного отца, вышедшего из ванной в слегка примятой военной форме. – Вз’ослые вместе не купаются. Там же тесно! – Обиженный всей этой ситуацией сын буравил батьку блестящими глазенками.

– Купаются, сынок, – юлил Васильев, приглаживая взлохмаченную шевелюру и усы. – Я просто помог мамке спинку помыть… Ты не расстраивайся. Мы сейчас с тобой гулять пойдем. На карусели. – И пошел на лестничную площадку курить и обдумывать возникшую ситуацию.

Жена принимала душ. Но перед тем, как Васильев оставил ее одну, она сказала, отвернувшись:

– Мне сейчас действительно хочется отмыться после тебя…

– Объясни: что вообще происходит? – Нина, как обычно, стояла у окна, скрестив на груди неспокойные руки, и колола Женьку черными глазами. – Чего ты вообще хочешь?

– Я хочу… – начал было Васильев, но замялся, потому что на кухню придрейфовал Санька. – Дать тебе денег.

– Спасибо сердечное, – демонстративно поклонилась Нина, – но нам в школе выплатили отпускные.

– Брось ты выпендриваться. – Женя поднялся со стула и направился к сумке, которую оставил в коридоре. Там были и толстые пачки купюр его военно-полевого содержания, и игрушки со сладостями для сына.

Санька поплелся за отцом и заискрился от радости, получив подарки.

– А на ка’усели пойдем? – спросил с надеждой.

– Пойдем.

Деньги Васильев выложил на стол и многозначительно произнес:

– Вот…

– Это все, что ты хочешь мне сказать? – нервно вздохнула Нина.

– Я должен тебе многое сказать. Но что-то не получается… Я лучше с Санькой пойду погуляю, а потом вернусь, и мы с тобой поговорим.

– Нет, мы поговорим сейчас, иначе ты никуда с Санькой не пойдешь! – Она даже ногой топнула, тонкие ноздри ее взрогнули.

– Да не ори ты, дите не пугай! – вполголоса, но с нажимом произнес Васильев. – Не могу я сейчас ничего говорить: у меня такая каша в голове, что я даже не соображаю, как меня зовут!

– А как блядей госпитальных зовут – соображаешь?!

– Нинка, тебя за твою злобу когда-нибудь Бог накажет, – покачал головой Женька. – И вообще, ты так ругаешься, что посторонний человек в тебе сроду филолога не признает.

– Не знаю, как Бог, а ты уже достаточно наказал. А насчет ругани – так это тоже часть «великого и могучего» русского языка.

– Все, хватит! Одень Саньку – мы сходим проветримся. Я его не видел два месяца.