Осколки памяти

Перед выступлением Клиберн вышел из клуба и, пройдя сквозь замершую от неожиданности толпу, подо­шел к Тамаре Вартановне. "Это друг Эдика", - предста­вила она меня. И когда он обнял ее за плечи, я был пора­жен: эти длиннющие пальцы! Невероятно длинные пальцы! И сам он был длиннющий, высоченный, с рыже­ватой вьющейся шевелюрой парень, который извлекал из рояля небесные звуки.

Моя "любимая" физика

Переход из школы в школу в послевоенном Мин­ске осуществлялся очень просто: в каком районе семья получала жилье, в ту школу детей и переводили, по­этому мы в большинстве своем множество школ обла­зили.

В 37-й, на Танковой, я учил:

"Пти зуазо пур ву репетер

Э тьен шерше ву кэльк' грэн..."

Это вроде как по-французски, хотя в Новосибирске я начал изучать немецкий. Что я делал в 42-й школе, не знаю, потому что там был английский язык, а пришел в 4-ю - снова немецкий.

В 42-й, центральной, так называемой элитарной школе я проучился всего год, потому что, когда открылась мужская школа № 4, все окрестные заведения для ее укомплектования сдали туда "самых лучших" - тех, кого не жалко. В класс "А" собрали серьезных ребят, ме­далистов, а в "Б" - наш табор.

Так не хотелось идти на уроки! Собирались мы с ре­бятами, сидели и трепались обо всем на свете. Закурил я поздно, в классе восьмом или девятом. Сразу жутко не понравилось: так невкусно, ужас! Зато теперь дожил до того, что сигареты для меня - предмет первой необходи­мости. Сейчас это все кажется незначительным, а тогда в школьном сортире собирались пацаны, уже профессио­налы, дадут тебе "болванчик" докурить, и ты тянешь че­рез силу, только для того, чтобы со взрослыми ребятами вместе побыть.

Это было нечто вроде мужской гимназии, где пос­левоенную пацанву учили всему, даже танцам. Пред­ставляете, парни после перекура на перемене приходи­ли на урок бального танца, брали друг друга за руки - и тым-дырьям, тым-дырьям... Взбрело кому-то в голову: а вдруг случится, попадут они в девичью школу - вот и проявят себя с лучшей стороны. А пацаны проникали в девичьи школы через окна туалета (девчонки открыва­ли), и я вместе с ними тоже лез, штурмовал, а потом весь вечер стоял тихонечко в спортзале возле стенки, смот­рел, как танцуют - сам-то ничего, кроме тым-дырьям, тым-дырьям, не умел, да и то с партнером, а к девочке и подойти-то боялся.

Вел уроки танцев какой-то удивительный человек: сам длинный, брюки тонкие, и ботинки на толстенной подошве красного цвета.

А вот физруком у нас был великий Николай Ивано­вич Ачкин. Большой, огромный, седые вьющиеся волосы, кулачище - как две моих головы. Он вел в школе также секцию бокса, но я этим видом спорта заниматься не стал - не понравилось: тебя по морде бьют, и ты тоже бьешь человека. А на одном из вечеров все неожиданно откры­ли, что, оказывается, наш чемпион Николай Иванович увлекается поэзией Есенина. Помню, что я с замиранием сердца слушал, как он читал.

С точными науками я всегда был на почтеннейшем "Вы" и на большом отдалении - ничего не понимал! Ма­тематики всевозможные - алгебра, геометрия, тригоно­метрия - это был какой-то кошмар! Литература - дру­гое дело. Читал я много, и ко мне хорошо относилась преподавательница русского языка и литературы Дина Львовна Фрид. Я помню ее, помню ее лицо. У нее был ро­ман с физиком Яковом Самуиловичем Фридляндом, ко­торый закончился благополучно, они поженились. Дина Львовна просила его, чтобы он меня не трогал, посему на физике, прячась за учебник, я мог хотя бы дышать, за что благодарен Якову Самуиловичу по сей день. "Не выучил? Забыл тетрадку? Ну, ладно". А на экзаменах Яков Самуи­лович посадил меня за спину моего друга Володи Саврея, который поступил потом в элитный вуз - Ленинград­ский военно-механический институт.

Так что таблички на стене 4-й школы: "Здесь плохо, но тем не менее учился кинорежиссер, народный ар­тист...", я уверен, не будет.

Однажды, спустя много лет, когда у меня уже были картины, мы с Яковом Самуиловичем случайно встрети­лись на каком-то официальном банкете. Узнали друг дру­га, растерялись, ведь столько не виделись. Я спросил у него:

- Яков Самуилович, почему вы так оберегали меня, не дергали?

- Да потому что знал, что однажды мы с тобой встре­тимся на таком вот банкете. И я, и Дина Львовна видели, что ты способный парень.

Вот умный человек! Насколько же нужно педагогам пристальнейшим образом изучать каждого ребенка! И клас­сы в школах должны быть маленькими. У меня старший сын физику любил, а младший по три книги одновременно читал. К слову сказать, когда я решил отдать старшего учиться плавать, то отвел его в школу юношеского олим­пийского резерва, куда брали ребят, не просто умеющих плавать, а с хорошими результатами. Но дело в том, что тренером там был мой школьный друг, одноклассник Ахремчик Дмитрий, которого мы звали Дем. Привел я Миш­ку: "Дем, дорогой, сделай так, чтобы он при моей жизни не потоп". - "Нет вопросов". Вот оно, школьное братство.

Два у меня сына - Миша и Леша, они дружат меж­ду собой, и я их очень люблю.