Осколки недоброго века

– При условии, что реалии останутся неизменными, – не забыл вставить величество, понимая, что за «четырнадцатым годом» подразумевается Большая война, – однако поостережёмся множить сущее и предположим, что в запасе эти годы у нас есть. Что скажете, господин Гладков? Всё так же ратуете за перспективное новшество – субмарины?

– Никак нет. Просто подлодки, – подчеркнул Алфеич, – нормальные подлодки, до появления ракетного оружия против линейных кораблей самое эффективное и… неожиданное средство. Вопрос – «цена-отдача».

– Нормальные субмарины, с вашими… э-э-э… гидрофонами и чем там вы ещё их хотите снарядить, ещё построить надо. Флот – игрушка дорогая.

– И весьма скоро устаревающая, поэтому, чтобы не делать лишних телодвижений и избегать ненужных расходов, будем планировать, оглядываясь на заведомые знания будущего. В этом у нас известное преимущество. Парадокс морской войны в том, что большие корабли не столько воюют, сколько самим фактом своего существования служат средством большой политики. На данном же этапе и в первую очередь наша забота это закладка промышленно-производственного фундамента.

– Но уже в одиннадцатом году суда должны сходить со стапелей. Иначе не успеваем. Так как ещё два-три года необходимы на ввод в эксплуатацию и освоение экипажами, – вмешался Авелан, извинительно кивая Гладкову, дескать, «продолжайте».

– Исходным условием является и тот факт, что у России теперь будет четыре флота, каждый из которых имеет свою специфику театра боевых действий и соответственно – задач. Потому и корабли при однотипности проектов следует строить с оглядкой на эти факторы, применительно к условиям – по мореходности, дальности плавания, осадке и прочему. Ещё одним критерием планирования является точное знание, кто у нас будет противником.

Так, например, Черноморский – только ли против Турции? Или против Турции в союзе с Германией? Или в союзе с Англией? Соответственно, если вообще не против Англии, то встаёт вопрос о нужности такого класса кораблей, как «океанский рейдер» и так называемый подкласс «линейный крейсер», имеющие узкий диапазон применения. Не стоит ли их вообще вывести из статьи расходов? Хотя тут вопрос в тоннаже и терминологии – назови тридцатиузловый корабль в пятнадцать тысяч тонн с броневым поясом и восьми-девятидюймовой артиллерией «тяжёлым крейсером», и это уже машина под другие задачи. Однако анализ развития дредноутной концепции (гонки вооружений) показал, что при возрастающей мощности противопоставляемой артиллерии никакая броня не может обеспечить необходимой идеальной защищённости корабля.

– Есть мнение… – перегляд с Авеланом, – в ограниченных бассейнах Балтики и на черноморском театре изначально отказаться от высоких скоростных характеристик, делая ставку на большую потенциальную мощь брони и артиллерии, являя тяжёлые линейные корабли преимущественно средством обороны с опорой на минные поля и береговые батареи. В такой доктрине у них больше шансов уцелеть и остаться на плаву, хм… на плаву истории.

– Обороной войны не выигрываются, – бросил монарх.

– Совершенно верно. Флот открытого океана… можно назвать с больших букв «Флот Открытого Океана», как действенный военный инструмент, потребует полноценного оперативно-тактического применения. Основные критерии – это сбалансированное соотношение боевых судов по классам, качественные и технические их показатели. А также базирование на ремонтные мощности и оперативное снабжение.

– А это расходы. Причем изрядные, – ещё гуще нахмурился Романов.

– К чему привела концепция fleet in being, мы видим на примере германского флота в мировых войнах. Да что уж далеко ходить – на виду откровенно скверная боевая организованность нынешнего русского…

– Поясните! – Совсем уж скривился Николай. Не нравится ему.

– Бряцали количеством кораблей перед японцами, в целом с неплохой материальной составляющей, во всяком случае – на уровне мировых стандартов. Но жалели денег на учения, стрельбу, выучку экипажей, сплаванность, оставаясь просто демонстративной угрозой. Первый же боевой опыт показал, что противник лучше маневрирует, лучше стреляет.

Император, шумно двинув тяжёлым стулом, прошествовал к окну. Стоял, отвернувшись спиной, и было в этом что-то такое – то ли «не желаю слышать», то ли «стыдно-с».

Вернулся к столу, открыл папку, поданную Авеланом, разворачивая большой, сложенный вчетверо лист:

– Что здесь? – снова почему-то обращаясь к Гладкову, по крайней мере поглядывая в его сторону. – Чертежи…

Александр Алфеевич знал, что там за чертежи – быстроходный линкор. «Конфетка, а не линкор. Если всё сделать, как задумано в проекте, а хочется там много и по максимуму, то и на Чёрном море… да хотя бы тот же ”Севастополь” (с чего бы название менять) будет утюжить поболе, чем двадцатичетырехузловым. И гэка на четырнадцать, а то и шестнадцать дюймов. Тут и доктрина будет не от обороны, а с мечтою о проливах».