Осиновый крест урядника Жигина

— Да хватит тебе с мешком этим, как кошка с пузырем! — осек его Жигин, повернулся к Комлеву: — Тебя каким ветром надуло?

— После, урядник, после! Нам еще на торную дорогу надо успеть выбраться, иначе по следам сразу найдут!

— Верно, — согласился Жигин, — чаи нам распивать некогда, как бы не захлебнуться…

16

Серые крыши, серые избы, серые отвалы промытого песка, серые люди — вся жизнь вокруг была серой. И даже зима со снегом и сугробами полностью не прикрыла эту серость. Торчали столбы, виделись стены — серые, воробьи слетались на теплый конский помет — тоже серые. Савочкин возвращался из конторы домой и думал, что и сам он от приисковой обыденности становится таким же серым. А душа маялась и просила иного — праздника, разноцветного фейерверка чувств, безудержного полета. Но какой в глухомани может быть праздник с фейерверком? Разве что костер развести из поленьев…

Воробьи вспорхнули и разлетелись у него из-под ног, скрылись где-то в ветках старого клена и наперебой зачирикали, словно хотели известить, что они не замерзли и еще живы.

«Поклевали дерьма и счастливы, — продолжал думать Савочкин, — много ли существу нужно? Крошечку, самую малую. Так и человек, если у него нет силы, он крошечкой из навозной кучи довольствуется. Проглотил — и рад, что живой…»

В последнее время подобные мысли частенько навещали горного инженера. И все, что окружало его на прииске, вызывало лишь тоску и острое, нестерпимое желание убежать — куда угодно. Устал он от приисковой обыденности, безмерно устал. Все чаще доставал по вечерам скрипку, главное свое утешение, и под тоскующие звуки виделась ему, когда он закрывал глаза, совсем иная жизнь — праздничная, искрящаяся. Он и в этот вечер, вернувшись домой, не стал ужинать, а взял в руки скрипку. Потрогал смычком струны, и они отозвались ему живым звуком. Савочкин заиграл и закрыл глаза, но в этот раз вместо ярких и желанных видений возникали перед ним то Столбов, именующий сейчас себя Расторгуевым, то Парфенов, то урядник Жигин, неизвестно зачем появившийся на прииске в самый неподходящий момент.

Они появлялись и исчезали, но каждый из них оставлял после себя тревогу и угрозу. А Савочкин, никому из них не доверяя, был один и знал, что и в будущем будет один, до тех пор пока не вырвется отсюда сказочно богатым человеком. Разбогатеть он мечтал всегда, но до недавних пор для осуществления этой мечты только экономил на всем, не позволяя себе лишних трат, жалованье свое отвозил в банк, вкладывая его под выгодные проценты, и сожалел лишь о том, что сумма вклада растет все равно медленно, не так, как ему хотелось.

Все изменилось, когда в очередной раз приехал в банк и встретил там совершенно случайно Азарова, внезапно лишившегося своей должности помощника Парфенова. По какой причине хозяин выгнал своего помощника, служившего еще у старшего Парфенова, об этом Савочкин не знал, да и не любопытствовал. Случилось это еще до памятного происшествия с Екатериной Николаевной Гордеевой. Неожиданной встрече Азаров обрадовался, а может быть, сделал вид, что обрадовался, и предложил пообедать в «Эрмитаже». Савочкин отказываться не стал. За обедом Азаров расспрашивал о делах на прииске, о Парфенове, об общих знакомых, а после обеда, когда они уже стали прощаться, неожиданно предложил еще раз встретиться для более обстоятельного разговора. Но Савочкин, вскоре попав в крутой переплет с Екатериной Николаевной, забыл об этой договоренности — не до того ему было. Напомнил ему об этой договоренности, как ни странно, Столбов. Приказал встретиться с Азаровым и обговорить одно дело…

И закрутилось…

Так быстро и путано закрутилось, что Савочкин до сих пор не мог понять и до конца уяснить, в какую игру его и в каком качестве затащили. Исполнял, что приказывали, понимая прекрасно, что сути этих приказов, их подноготную, ему до конца не раскрывают, как не раскрыли тайную задумку с ограблением в банке, в результате которого в баулах оказалась нарезанная бумага. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться: и встреча, якобы случайная, с Азаровым, и история с Екатериной Николаевной, все произошло не само собой, все было подстроено с одной-единственной целью, простой и ясной — взять его, Савочкина, в ежовые рукавицы, крепко и безжалостно, чтобы он и трепыхнуться не смог.

Он и не трепыхался, понимая прекрасно, что даже малый шаг в сторону может теперь стоить ему жизни. Исполнял по-прежнему, что приказывали, а сам между тем разыскал спиртоноса, привел его ночью к себе в дом, усадил за стол и первым делом накормил богатым ужином. Разглядел: худой, но жилистый, похожий на хищного зверька. Сходство это усиливалось еще и тем, что говорил он и слова произносил, как будто рыкал — глухо и коротко:

— Зачем понадобился?

Понимал мужик — не для того, чтобы угощать его посреди ночи разносолами.

Савочкин молча положил на середину стола пачку денег и так же коротко сказал:

— Твои будут.

Спиртонос придвинул к себе пачку, пересчитал ассигнации и накрыл их ладонью, давая понять, что сумма его устраивает. Рыкнул:

— Говори — чего делать?