Осиновый крест урядника Жигина

Марфа, не отвечая и не глядя на него, подалась вперед, держа в вытянутой руке лампу, — она торопилась увидеть иного человека.

И увидела.

Вошел следом за Капитонычем в ее дом рыжеватый мужчина, еще нестарый, но уже крепко лысоватый и какой-то блеклый, словно застиранная тряпка; под глазами у него красовались обвислые мешки, и сразу почувствовался крутой дух перегара. Но держаться он старался горделиво, выпячивал грудь, прямил плечи и смотрел с высоты своего невысокого роста, будто стоял на макушке постамента. Одет был не по погоде, в темную рубаху, на манжетах которой поблескивали запонки, и в бархатную жилетку с оторванными пуговицами — видно, прав оказался Капитоныч, по своей доброй воле Азаров ехать отказывался.

Марфа оглядела его с ног до головы, отошла и поставила лампу на стол, пригласила радушным жестом:

— Проходите, Андрей Андреевич, присаживайтесь, угощений не предлагаю, уж не обессудьте, да и разговор у нас будет недолгий. Поговорим накоротке и дальше поедем.

— Куда еще меня собрались везти?

— К Парфенову поедем, к Павлу Лаврентьевичу. Не забыли такого господина? Или позабыли? Наум Капитонович, вы бы нас вдвоем оставили на минутку. Но далеко не уходите, покараульте на крыльце.

Капитоныч пристукнул костылем в пол, поморщился, но ничего не сказал и послушно вышел. Конечно, хотелось ему остаться, хотелось услышать, о чем эта парочка беседовать станет, да он и остался бы, если бы не прозвучала фамилия Парфенова. С такими людьми трактирщик, как старый и хитрый лис, старался лишний раз без особой нужды не пересекаться, знал, что могут они переехать через него, как тележное колесо через палку переезжает, даже и не заметят. Да и кто знает, какие у Марфы дела с Парфеновым, вдруг она по его указке эту кашу заварила?

Едва лишь за Капитонычем закрылась дверь, как Азаров сразу же сел в кресло, закинул ногу на ногу и спросил:

— О чем беседовать будем, уважаемая… Даже не знаю, как вас называть, отчество мне неизвестно, значит, по-старому — Марфа. Если не ошибаюсь, под таким именем мне вас представляли, когда знакомили…

— Да называйте, как хотите, хоть горшком, только в печь не сажайте, я не в претензии буду. Марфа, так Марфа. Теперь слушайте меня, Андрей Андреевич, и на ус мотайте, если вам жить не надоело.

— Я бы попросил…

— Не надо меня просить, я же сказала — слушайте! И нечего тут петушиться, гребнем трясти, упал у вас гребень-то, да и я не курица. Хотя иногда ошибаюсь, вот и в вас ошиблась, думала, вы умнее окажетесь; как про бумагу, которую я не сожгла, услышите, так сразу и побежите ко мне… А вы не пожелали… Силой пришлось увозить, вон, даже пуговицы на жилетке пострадали.

— Чего ты от меня хочешь, девка? Какая бумага? Ты не бредишь?

— И рада бы, что все мне в бреду явилось, да только не получается — наяву было. А было так… Когда старик Парфенов начал головными болями маяться, он велел на Первом прииске тайник сделать, такой, чтобы никто и подобраться не мог. И поручил это секретное дело правой руке своей, господину Азарову, который у него служил. Тайник сделали, и стал в него господин Азаров со всех трех приисков самородки свозить, исполняя хозяйскую волю. Чудилось старику в последнее время, что он вот-вот разориться должен, и видения ему даже были, что кредиторы его в одной рубахе оставили, вот он и решил сделать запас на черный день. Сам мне про это рассказывал. А как его в скорбный дом увезли, он и вспоминать про этот тайник перестал, а господин Азаров наследнику про него не рассказал, утаил от наследника. Сам решил потайным золотом воспользоваться, но тут новый хозяин за какую-то провинность, да под горячую руку, взял и уволил господина Азарова. Стал тот в банке служить, и доступа ему на прииск с этого времени никакого не было. Зато бумага осталась, на которой путь до тайника нарисован, и верил Азаров, что он единственный, кто этот путь знает, да только просчитался. Не удивляйся, Андрей Андреевич, сам знаешь, бумаги-то две было, одна у тебя, другая у хозяина. Вы ее, хозяйскую-то, вытащили из стола, когда Лаврентий Зотович головой маялся, скомкали вместе с другим мусором и велели мне в печи сжечь. А я взяла и сохранила эту бумажку. Вот, сколько я вам забавного нарассказывала, теперь ваша очередь, Андрей Андреевич… Мне знать интересно — что на прииске сейчас делается? Как там ваш знакомец Савочкин поживает, какие у него приятели объявились, и что в банке случилось, почему вместо денег бумага оказалась? Все мне знать интересно, уж такая я любопытная… А если вы мне отвечать откажетесь, отвезут вашу душу прямиком к Парфенову на покаяние. Желаете туда поехать?

Чем дальше говорила Марфа, тем быстрее, прямо на глазах, съеживался Азаров, будто усыхал. И поглядка поменялась, и грудь больше не топорщил, и ногу на ногу уже не закидывал, а сидел тихо и низко, сгорбившись, и лишь изредка вскидывал взгляд, затравленный, как у зверька, попавшего в крепкий капкан. Даже голос поменялся, тонким стал, жалобным:

— Куда угодно, только не к Парфенову. Я все скажу…

— А я все выслушаю. Рассказывайте, Андрей Андреевич…