Осиновый крест урядника Жигина

Осторожно, чтобы не наступить босыми ногами на осколки битого стекла и не пораниться, Павел Лаврентьевич прокрался к столу, нашел бутылку, в которой булькало, и с наслаждением, в два приема, выпил содержимое до дна, даже не ощутив, что выпил. Жажда утихомирилась. Затекшая нога стала оживать, будто пронзили ее десятки мелких иголок. Павел Лаврентьевич постоял, терпеливо дожидаясь, когда нога окончательно отойдет, затем еще чего-то выпил из другой узкогорлой бутылки и вернулся на диван. Лег, закинув руки за голову, уперся взглядом в потолок, украшенный лепниной, и увидел, что сверху на него укоризненно смотрят белые ангелочки, искусно вылепленные из гипса.

— Господи, прости меня, не совладал с искушением, опять согрешил, — Павел Лаврентьевич перекрестился и долго еще лежал, вспоминая сон, страх от которого все не отпускал его.

«Извела тоска-кручина, подколодная змея… Верно в песне поется, будто про меня… Так, пожалуй, и догоришь, как лучинка, без огня и дыма… Нет, Павел Лаврентьевич, хватит, погуляли, пора и честь знать… Ступай, братец, грехи отмывать! Ступай, ступай, нечего валяться!» Отдав приказ самому себе, Павел Лаврентьевич бодро вскочил с дивана и последовал в ванную.

Часа через два он вышел на крыльцо ярской гостиницы «Эрмитаж» и смотрелся в богатой шубе с бобровым воротником так, как и положено смотреться важному человеку, владельцу трех приисков — статный, голова горделиво вскинута и взгляд властный, суровый; лицо чисто выбрито, а в морозном воздухе кружится аромат дорогого одеколона.

Он и половины минуты не успел постоять, как подскочил к гостиничному крыльцу извозчик, растянул рот до ушей и пригласил почтительным голосом:

— Пожалуйте, Павел Лаврентьевич! Куда прикажете?

— Домой вези меня, домой. Знаешь, где проживаю?

— Кто же в Ярске не знает, где вы живете! Все знают, Павел Лаврентьевич! Н-н-о, родимая!

И родимая, молодая, резвая кобылка, понесла по снегу легкие санки, как по воздуху. Гнал извозчик, будто на пожар торопился. Знал, расторопный, что Парфенов очень уважает быструю езду, а медленную — терпеть не может. Вот и старался угодить, надеясь на щедрую расплату.

Санки летели.

Павел Лаврентьевич прищуривался от встречного воздуха, который высекал слезу, но лица не отворачивал, смотрел прямо.

Вот и огромный парфеновский дом, поставленный еще покойным родителем. С широким размахом строился в свое время Лаврентий Зотович: три этажа из красного кирпича вздымали островерхую крышу, казалось, под самое небо; ряды длинных и узких окон сверкали под морозным солнцем, а широкие железные ворота перед домом, украшенные коваными цветами диковинного вида, придавали всему строению величественный вид — дворец, да и только.

Расплатившись с извозчиком, Павел Лаврентьевич вышагнул из санок и направился к узкой калитке. Уже подошел к ней, протянул руку, чтобы открыть, как калитка перед ним распахнулась наотмашь, и выскочил из нее, едва не сбив с ног, маленький, вертлявый мальчишка. Кинулся в сторону, но Павел Лаврентьевич ловко ухватил его за шкирку, развернул к себе и строго спросил:

— От кого бежим? Куда бежим?

Мальчишка вздернул голову, швыркнул носом, загоняя выкатившиеся сопли обратно в широкую ноздрю, и дернулся, пытаясь освободиться. Но Павел Лаврентьевич держал крепко. Тогда мальчишка, поняв, что ему не вырваться, крикнул злым и отчаянным голосом:

— Все равно ему глаз вышибу!

— Кому?

— Вон, гаду этому!

И показал рукой на распахнутую калитку, к которой подбегал парфеновский дворник Диомид, немолодой уже мужик, обладавший огромной силой и имевший, как многие сильные люди, добродушный, покладистый характер. Он рукой зажимал щеку, а из-под ладони капала на снег кровь, будто сыпались красные ягодки.

— Ты что делаешь, лиходей?! — искренне удивлялся Диомид. — А если бы в глаз попал?! Я бы кривой на всю жизнь остался!

— В другой раз попаду, не промахнусь, — пообещал мальчишка и злобно, как волчонок, оскалил зубы.

— Да что у вас за война тут? Что случилось?! — потребовал ответа Павел Лаврентьевич.

— Чего случилось… Я и сам не пойму, — пожал широкими, литыми плечами Диомид. — Чищу снег, залетает этот разбойник и хлоп в меня из рогатки, до крови щеку рассек. Вытаскивай рогатку-то, все равно отберу, вытаскивай, вытаскивай…

Мальчишка нехотя сунул руку в карман, помедлил и вытащил рогатку, бросил ее к ногам Диомида и пообещал:

— Я другую сделаю!

Диомид пяткой разломил рогатку и забросил остатки далеко в сугроб, спросил, пытаясь все-таки добиться ответа:

— Ты с какого квасу стрелять в меня надумал? Я тебе дорогу перебежал?

— Ага, перебежал! — мальчишка снова оскалил зубы. — Кто Тузику глаз выбил? Кто ему ногу перешиб, он до сих пор на трех ногах скачет!

От удивления Диомид только руками развел: какой Тузик, какой глаз, какая нога? Ничего не ясно!

— Подожди, — вмешался Павел Лаврентьевич, — давай по порядку рассказывай, только не ври.