Ошибка в объекте

— Снимал, — грустно сказал Демин. — И не один раз, и не только вас, — он улыбнулся неожиданной рифме. — А снимал на квартире Равской — ведь там вы обычно заканчивали веселые вечера?

— Ну? — сказала Галя. — Что из этого?

— Так вот, пока вы здесь прощальные тосты произносили, на посошок рюмочки опрокидывали с новыми знакомыми, Татулин уже там пленку в аппарат заряжал и в каморку прятался. Видели там в комнате маленькую каморку со слуховым окном? Через это окошко он вас и щелкал. Конечно, выбирал самые интересные моменты.

— Боже! — Лариса схватилась за лицо.

— А может, ошибка? Может, все это так… Наговоры? — какая-то затаенная надежда прозвучала в голосе Гали, чуть ли не мольба — скажите, мол, ради бога, что все это шутка, недоразумение.

— Снимки найдены при обыске у Татулина, — бесстрастно сказал Демин. — Они сейчас подшиты в деле.

— И там… м-мы? — спросила Галя.

— Да.

— Стыд-то какой, — с трудом проговорила Лариса. — Какой стыд! А ведь нам-то, нам она всегда говорила, что давайте, мол, подружки, повеселимся, давайте, подружки, отвлечемся… Веселились, гуляли… Потом к ней ехали… Утром на такси давала…

— Много? — спросил Демин

— Тридцатку.

— Многовато… Вам не кажется?

— Это ведь только говорится так — такси… А на самом деле… — Галя замолчала.

— Боже-боже! — стонала Лариса.

— Да хватит тебе! Противно! — жестко сказала Зина. — Распустила июни! Все ты знала. Все прекрасно знала. С самого начала. Просто тешилась дурацкой надеждой, что все это вроде шуточки, невинные пьяночки, что никто никогда не назовет эти вещи своими именами. Вот и весь нехитрый расчет. Мол, стыдно, когда люди знают, а когда все в тайне, то и стыдиться нечего. Сама же говорила мне, что тридцать рублей на дороге не валяются… Говорила? Ну отвечай, говорила? Наташка в морге, а ты здесь комедию ломаешь?! А если парнишка твой, восьмиклассник, узнает, ты не выбросишься в окно? Ну? Так и будешь тютю-матютю разыгрывать? Наташка мне рассказывала, как Равская ее обмишулила, — Зина повернулась к Демину. — Подсунула ей какую-то работу бросовую на две-три десятки, потом предложила эти же десятки обмыть. Наташка до того времени никогда не пила, быстро опьянела, к ним подсели какие-то итальянцы с тонкими усиками, заказали шампанского, потом поехали в эту конюшню… Наташка еще там хотела в окно сигануть, когда проснулась утром на заблеванном лежаке…

— А зачем вообще Равской понадобилась Селиванова? — спросил Демин.

— Наташка английский знала неплохо… А в этом ресторане на русском редко с кем можно договориться. И потом, она была молодая, красивая, всегда кто-нибудь подсядет.

— А с вами как было?

— Со мной еще проще. Застолье, танцы, машины по ночной Москве, опять эта вонючая конюшня… Ну что сказать — напилась я крепко… Равская ведь не пьет. У нее, видите ли, печень. Ей, видите ли, нельзя. Ей вредно. А нам полезно. Ну, не успели войти, а она мне и бросает… Чего, дескать, стоишь, иди раздевайся!

— Так и сказала?

— Так и сказала. Эти слова до сих пор во мне, как заноза, торчат. Что, говорит, тридцать рублей не хочешь заработать? А у меня, конечно, веселое настроение, все нипочем, море по колено и так далее. А потом было утро, похмелье, была неделя, когда не знала, куда деться…

— Потом все повторилось?

— Повторилось, — кивнула Зина. — Даже сама не знаю как… с парнем встречалась — разругались, нового не было… Самой вот-вот тридцать, а бабе тридцать, это больше, чем мужику сорок. В общем, жизнь показалась конченой, а тут опять Ирусик звонит, это мы так между собой Равскую называем, так вот, звонит и на бабью долю жалуется, давай, говорит, кутнем и всем им покажем, пусть, дескать, все они знают… Ну, а когда кутнули и я прихожу к ней в соседнюю комнату — они лиры пересчитывают — не обманули ли гости дорогие…

— И тридцатку на такси?

— Да, отвалила она мне тридцать целковых.

— А лиры куда девала?