Ошибка Творца

– Здравствуйте, Евгений Антонович. – Бронислава не могла не отметить, что верхняя пуговица рубашки замдира висит на одной нитке, да и сама рубашка – даже те пять сантиметров, что торчали из-под воротника халата, явно плохо выглажена. Она вздохнула: ее дед хоть и жил бобылем последние тридцать лет после смерти бабки, а рубашки носил всегда идеально выглаженными. А этот… Просто какая-то пародия на убежденного холостяка. Предложить ему пришить пуговицу или…

– Зря вы Боре уже кофе сварили, – кивнул он на чашку белого фарфора, стоящую на черном идеально чистом столе. – Остынет.

– Не остынет. Борис Леонидович никогда не опаздывает. – «Нет, – решила Бронислава. – Не буду предлагать. Пусть наймет себе домработницу – зарплата позволяет». Впрочем, дело тут было не в зарплате – вон Шварцу тоже зарплата многое позволяла, однако Бронислава без малейших сомнений взялась бы пришивать ему пуговицу. Потому что Шварц был – небожитель. А Калужкин – нет. И, к слову, у Шварца никогда не было проблем с неглажеными рубашками, хотя вряд ли ему их гладит дочь Надя.

– Вот видите, – прервал ее размышления Калужкин, – сегодня, похоже, опаздывает. Может, в Кремль вызвали для демонстрации прорыва в отечественной генетике? А тамошние обитатели, говорят, пунктуальностью не страдают.

Бронислава расстроенно кивнула. Похоже на то. Ей придется провести утро без шефа. Что ж, работа у нее есть. И много. Только заниматься ею без Шварца совсем не так интересно…

– Пойду резать своих мышей, – улыбнулась она мельком. – Если хотите кофе – он ваш. Борису Леонидовичу сварю еще, как приедет.

И вышла. Калужкин вздохнул: почему он не умеет так увлечь собой? Раньше, до Брониславы, ему было наплевать на то преклонение, почти обожание, которое Боря вызывал у всех сотрудников. Он не мог не признать: еще в юные годы, до многочисленных степеней, премий Нассера и Американского научного общества и бесконечных публикаций, Боря создавал вокруг себя невидимую зону притяжения, некое завихрение полей в атмосфере, в которое попадали люди, даже чуждые науке. Попадали, чтобы смотреть на него горящими глазами, копировать, не замечая этого, его повадки: нервные движения музыкальных рук, манеру загребать уже почти седые – а раньше иссиня-черные – кудри на голове… И еще вот этот, казалось бы, абсолютно мужской жест, который теперь вовсю воспроизводила Броня: задумчивое почесывание всей пятерней подбородка, замерев перед микроскопом. Калужкин залпом выпил уже едва теплый кофе и пошел по тому же ультрасовременному коридору за материалами. Для него, человека, проработавшего пятнадцать последних лет в провинциальном НИИ, это здание тоже было источником негасимого восторга, но не от архитектуры и не от хайтековских примочек. Он восхищался элементарной заботой об ученых и результатах их труда.

«Наверное, – думал он, – я на уровне генетической подкорки отравлен воспоминаниями о сталинских шарашках». Потому и расставленные через каждые пять метров «антипожарные» кнопки, и душ, нависающий над входом в каждую лабораторию, на случай попадания едких реактивов на кожу, и холлы, оборудованные сигнальными лампочками, если холодильник с реагентами, не дай бог, открыт и при размораживании ученый рискует потерять тысячи часов неустанного труда, – все вызывало в Калужкине ощущение детского, удивленного счастья. Сегодня ему предстояло провести пару часов в холодной комнате. Температура в ней всегда поддерживалась около четырех градусов, и потому при входе в шкафу висели кофты и свитера работников для «внутреннего использования». У Калужкина на этот случай была предусмотрена лыжная кацавейка, и, надев ее под халат, он зашел внутрь и захлопнул за собой тяжелую дверь.

Ему показалось, что не прошло и получаса, как за прозрачной дверью появилась Бронислава и помахала рукой. Калужкин улыбнулся под маской: зачем бы она ни пришла – все радость, открыл дверь и, не снимая бахил и перчаток, вышел к ней в коридор.

– Простите, что отрываю, – широкие густые Бронины брови были сдвинуты, темно-синие глаза серьезны. – Но Бориса Леонидовича все еще нет на месте. У него в два совещание, а телефоны, ни мобильный, ни домашний, не отвечают…

Калужкин тоже нахмурился:

– Странно. Вряд ли бы он куда-нибудь сорвался, нас не предупредив.

– Я тоже так думаю, – закивала головой чуть ли не со слезами на глазах Бронислава. – Уже без четверти, а он…

Калужкин сорвал маску с лица, быстрым привычным жестом стащил бахилы, сунул все в урну у входа в «холодную комнату», взял Брониславу за мягкий локоть и чуть ли не потащил за собой по коридору.

– У вас же есть запасной ключ от его дома, так?

Бронислава сглотнула:

– Думаете, ему стало плохо? Сердце?

Калужкин ничего не ответил: у Шварца действительно было слабое сердце, он уже многие годы сидел на серьезной терапии и, не доверяя российским аптекам, возил себе тонны лекарств из Штатов.

– Бегите, возьмите ключ. Вы на машине? – спросил он и сразу вспомнил: – Нет. Значит, надо будет попросить съездить с нами охранника. Жду вас внизу.