Ошибка Нострадамуса

Вспоминает Светлана Сомова, переводчица, старожил Ташкента, часто общавшаяся с Ахматовой: «Базар жил своей жизнью — чмокали верблюды, какой-то старик в чалме разрезал красный гранат, и с его желтых пальцев капал красный гранатовый сок. К Ахматовой прислонился рваный мальчонка с бритвой, хотел разрезать карман. Я схватила его за руку, прошептала: „Что ты? Это же ленинградка, голодная“. Он хмыкнул. А потом снова попался навстречу нам. „Привязался, — подумала я, — надо бы сдать его в милицию“. А он протянул Ахматовой румяный пирожок в грязной тряпке: „Ешь“. И исчез. „Неужели съесть?“ — спросила она. „Конечно, ведь он его для вас украл…“ Кажется, никогда не забуду этот пирожок, бесценный дар базарного воришки».

«Именно в Ташкенте я впервые узнала, что такое палящий жар, древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое человеческая доброта», написала она в мае 1944 года, когда смогла наконец вернуться в Ленинград.

* * *

В Ташкенте возобновились отношения между Алексеем Толстым и Анной Ахматовой, начавшиеся свыше тридцати лет назад. Когда-то оба считались самыми перспективными молодыми авторами «Аполлона». И вот теперь их, проживших такие разные жизни, вновь свела судьба.

Спустя несколько лет Ахматова рассказывала Исайе Берлину: «Он был удивительно талантливый и интересный писатель, очаровательный негодяй, человек бурного темперамента… Он был способен на все, на все, он был чудовищным антисемитом, он был отчаянным авантюристом, ненадежным другом. Он любил лишь молодость, власть и жизненную силу. Он не окончил своего „Петра Первого“, потому что говорил, что он мог писать только о молодом Петре. „Что мне делать с ними со всеми старыми?“ Он был похож на Долохова и называл меня Аннушкой, — меня это коробило, но он мне нравился, хотя он и был причиной гибели лучшего поэта нашей эпохи, которого я любила и который любил меня».

«Лучший поэт нашей эпохи» — это, разумеется, Мандельштам. Но Ахматова не права, обвиняя Алексея Толстого в его гибели. Мандельштам погиб из-за своего антисталинского стихотворения. Да и не был Толстой таким уж антисемитом. Его ближайшим другом много лет был самый знаменитый еврей Советского Союза Соломон Михоэлс. Однажды Толстой пришел к нему с изящным серебряным подсвечником и сказал: «Соломон, вот купил подсвечник, утверждали, что редкий, персидский. Отмыли надписи — оказалось твой, субботний. Вот я и принес. Пусть у тебя стоит».

Странный поступок для антисемита.

Ахматову Толстой по-своему любил, потому что она была связана с его безвозвратно ушедшей молодостью. С годами он все чаще с грустной нежностью вспоминал и поэтов Серебряного века, над которыми всласть поглумился в «Хождении по мукам», и свои ранние стихи, и «Аполлон», и «Бродячую собаку». Ахматова душевно была ему гораздо ближе, чем Фадеев, Симонов, Шолохов и иже с ними.

В Ташкент Алексей Толстой прибыл в декабре 1941 года по поручению Фадеева. В Москве на самых верхах было решено издать сборник военных стихов польских поэтов. Это была политическая акция. Сталин вел с эмиграционным польским правительством Владислава Сикорского хитроумную игру. Под Ташкентом находился штаб генерала Андерса, в котором отдел пропаганды и просвещения возглавил Юзеф Чапский. Это официально, а неофициально генерал Андерс поручил ему разыскать хоть какие-нибудь следы пятнадцати тысяч польских офицеров, без вести пропавших на «бесчеловечной земле». Тогда еще никто не знал, что все они расстреляны в Катыне войсками НКВД.

В Ташкенте Толстой сразу стал местной достопримечательностью. Его колоритная внешность бросалась в глаза: барственный вид, элегантный, сшитый в Париже костюм, трубка в зубах, на голове берет, роговые очки с большими стеклами, инкрустированная трость. В Ташкенте ничего подобного не видывали.

Толстой находился тогда в зените славы. Академик, депутат, орденоносец. Сталин был вне себя от радости, прочитав его повесть «Оборона Царицына», где Толстой с присущим ему мастерством изобразил Сталина, поучающего впавшего в панику Ленина в 1918 году. У Толстого появился открытый счет в банке — этим могли похвастаться только Горький и авиаконструктор Туполев до своего ареста. Сталин подарил Толстому особняк князя Щербатова в Москве. Наградил орденами и премиями.

Было в его характере что-то и от Рогожина, и от Остапа Бендера. Перед возвращением из эмиграции в Россию Толстой продал писательнице Тэффи красивый фарфоровый чайник. «Пользуйся случаем, — сказал он, — продаю всего за десять франков, хотя купил его за двадцать. Но с условием: деньги плати сейчас, а забирай потом, в последний день. А то он нам самим пока нужен». Вскоре выяснилось, что за чайник заплатили вперед еще человек двадцать. А злополучный этот чайник преспокойно уехал вместе с Толстыми в Москву.

Кутил Толстой с рогожинским размахом. Московская литературная и партийная элита долго помнила лукулловы пиршества, которые он закатывал.