Ошибка Нострадамуса

От нее я узнал, что Анжелике в 1964 году разрешили выехать в Польшу по личной просьбе Владислава Гомулки, в молодости дружившего с ее расстрелянным мужем. Ей выделили квартиру в центре Варшавы, где она и прожила до самой смерти. Рита часто ее вспоминала, потому что тех, кто уходят, трудно забыть. Легче забыть тех, кто рядом.

Жизнь самой Риты в целом сложилась удачно. Она не любила Сеню, но привыкла к нему и возле него чувствовала себя защищенной. Иногда между людьми возникает сцепление, избавляющее их от одиночества и по силе чувств почти равное любви. К тому же появилась дочь Лера — «свет в окошке» для обоих. Но Рите всегда смутно хотелось того, чего у нее никогда не было.

Каждое лето, отправляясь на курорт на Рижское взморье одна, без мужа, она приказывала себе: забудь, что ты мать, жена и учительница. Рита объяснила это так: «Каждой женщине хочется быть верной. Проблема в том, что почти невозможно найти такого мужчину, которому стоило бы хранить верность».

— А мне ты всегда казалась ангелом, — сказал я.

— Нет такого ангела, который не мечтал бы стать падшим хотя бы на минуту, — ответила Рита со слабой улыбкой.

С началом перестройки Сеню как подменили. Его организаторский талант и страстное желание утвердить себя в новом меняющемся мире превратились в силу, способную сокрушить любые препятствия. Как же беззащитно человеческое сердце, на что только не толкает человека страсть — неважно к чему — к власти, к обогащению, к женщине.

Сеня создал несколько коммерческих фирм, работая как одержимый. И настал день, когда он потребовал от Риты развода, потому что решил жениться на своей голенастой секретарше, которая была моложе его на тридцать пять лет. Рита посмотрела в глаза этому ставшему уже чужим человеку и сказала:

— Оформляй все быстро. Я подпишу любые бумаги.

— Ты ни в чем не будешь нуждаться, — смущенно пообещал Сеня и действительно перевел на ее счет крупную сумму.

«Для меня настало ужасное время, — вспоминала Рита. — С утра у брошенной какая-то младенческая беззащитность перед явью, страх сжимает горло. На дворе лето озаряет все вокруг червонным золотом — такая редкость в Петербурге, — а в душе все остается убийственно-черным. Спасал сон — друг всех одиноких и покинутых, дающий на какое-то время забвение. Пробуждение же приносило отчаяние».

Тогда и вцепился в нее рак — до сих пор непобежденный враг человечества.

Лера, вышедшая замуж за виртуоза джаза, давно уже находилась в Америке, и Рита осталась совсем одна.

А Сеня, с размахом сыгравший свадьбу в одном из престижных ресторанов на Невском, вдруг взял да и «сыграл в ящик». Умер от разрыва сердца. Известно ведь, что пожилые мужики, бросающие своих постаревших подруг ради готовых на все юных аферисток, вступают в круг повышенного риска.

Рита пришла на похороны и перед началом церемонии попросила оставить ее с покойником наедине. Она постояла у гроба минут пять, глядя в лицо мертвецу, попрощалась с ним и ушла.

«Разлюбить кого-то, — сказала Рита, — это значит забыть, как много значил для тебя когда-то этот человек».

Почти до самого конца она много читала. Что еще делать в больнице? Кроме меня, ее навещали друзья, которых она любила. Часто при этой болезни яд, накапливающийся в крови, отравляет мозг, и больного одолевают страхи и ненависть ко всему живому. С Ритой не произошло ничего подобного. Ее здравый и ясный ум и благожелательное отношение к людям сохранились до самого конца.

Иногда я читал ей недавно изданного в России Гайто Газданова — писателя, соперничавшего в эмиграции с самим Набоковым. Его проза ей понравилась. «Он изображает человеческую жизнь в виде развернутой метафоры — как путешествия и остановки, — сказала Рита. — Главное для него — это внутреннее развитие чувств».

О происходящих в стране событиях мы почти не говорили. Только однажды, когда я сказал, что трудно переоценить значение отмены цензуры в России, она сказала с едва заметной усмешкой: «Ты помнишь басню Крылова „Ворона и лисица“? Ее истинный смысл в том, что лишь потеряв сыр, можно обрести свободу слова. Но разве нужна свобода слова тем, у кого нет сыра?»

А конец неотвратимо приближался. Участились болевые приступы, столь же невыносимые, как прикосновение к обнаженному зубному нерву. Ей становилось все труднее дышать. Палата была душная, маленькая, с затхлым воздухом. Две старухи, соседки Риты по палате, боялись сквозняка и не позволяли открывать окно. В последние дни она бредила и меня уже не узнавала. Умерла она ночью, когда меня не было рядом с ней.

Лера не успела приехать, и организацию похорон мне пришлось взять на себя. Последние страдания сильно изменили внешность Риты. Она не хотела, чтобы дочь видела ее такой.

Взяв две бутылки «Столичной», я отправился в морг. В длинном узком подвальном помещении без окон меня встретил высокий костлявый парень с залысинами на лбу и набрякшими мешками под глазами. Я протянул ему пакет. Он мельком глянул на его содержимое:

— Спасибо. Здесь без этого кранты. Приходится все время жрать проклятую, чтобы крыша не поехала.