Ошибка Лео Понтекорво

И правда — вид прекрасен. Какие живые цвета. Желтый — земли, голубой — моря. Да и Эррера, в отличие от того, что происходит сейчас, скоро действительно приедет. У меня мурашки по коже бегут, мама, когда я вспоминаю об этом. Однако было ужасно жарко. Не говоря уже о комарах, грязи, халатности! Жизнь в этом лагере напоминала кибуц. Хотя, может быть, в этом и была основная задумка: кусочек настоящего социализма в форме небольшой колонии еврейских ребят, обосновавшейся в сосновой роще на берегу моря. Ребята постарше заботятся о ребятах помладше. Младшие уважают старших. Рано или поздно все должны готовить на кухне. Или мыть туалет. Все обязательно должны дежурить ночью. Ночное дежурство? Точно! Факелы, палки, шепот… Как будто евреи не чувствовали себя в безопасности даже в Тоскане. Смешно, но так трогательно.

Да, мама, мне становилось весело. Ты, как всегда, была права. После первой растерянности, после того, как я преодолел брезгливость избалованного ребенка, мне стало лучше. После того, как я несколько часов проплакал, потому что вы меня оставили, я забыл вас и начал развлекаться. Мне было весело. Все эти ребята, мама. И все эти девочки, папа… И Эррера, который так комично сердился. Замечательные каникулы. А помните, как вас чуть удар не хватил, когда вы приехали забирать меня? Это был не ваш сын. Этот парень не мог быть вашим сыном. Ваш сын не был таким худым, грязным и запущенным. Ваш сын не был ребенком с улицы. Что с ним случилось? Его плохо кормили? Его заставляли слишком много работать? Они не заботились о его чистоте? Проклятый Союз молодежи!

«Я никогда не чувствовала такой вони!»

Это твои слова, мама, после того как ты открыла мой чемодан. Спустя две недели после лагеря. Как будто в этом чемодане скопился весь пот и вся грязь одной жизни. Ты помнишь эту вонь, мама?

Хотя она несравнима с вонью, которая стоит здесь. Я знаю, что вам не нравится, когда я говорю о таких вещах. Да еще так открыто. Но если не с вами, то с кем я могу так говорить? В сущности, вы ведь для этого пришли навестить меня? Именно поэтому вы здесь? Поэтому вы явились сюда во плоти. Для того, чтобы я смог наконец выговориться. Для того, чтобы я смог рассказать, дать вам знать, что происходит с вашим сыном. Что с ним делают. Вы знаете, меня чуть не изнасиловали. Ужасный тип, папа, с чудовищным акцентом и запахом попытался изнасиловать меня. Он и его шестерки попытались подвергнуть меня муке, которую я не знаю, как описать вам. Я думал, что это самое худшее, что может случиться со мной. Когда охранники меня спасли, когда избавили меня от этого кошмара, я сказал себе: это самое худшее, что со мной было. С настоящего момента все будет только лучше. Сейчас мне положена небольшая награда — немного сочувствия, которое заслужил человек, так много выстрадавший. И так несправедливо. Вот о чем я думал, когда меня избавили от этого кошмара. Какая наивность! Кошмар только начался. Теперь наступила очередь охранников развлекаться.

Они сделали ни больше, ни меньше того, что требуют тюремные правила. Прежде всего каталогизация: опознавательные фотографии, отпечатки пальцев. Они заставили меня полностью раздеться. Они отобрали у меня золотую цепочку, которую вы мне подарили на бар-мицву, обручальное кольцо, а также твои часы, папа. Потом вот так, почти голым, прикрытым только куском ткани, меня провели в душную комнатку и надолго оставили там. Их ничего не волновало. Потом они вернулись. Не одни. С ними был врач. Медик в белом халате и латексных перчатках. Он ощупал меня всюду. Да, даже залез в зад. Он засунул мне пальцы в зад, папа, как будто при осмотре простаты. И все смотрели на меня. Медик и два охранника. Они смотрели на меня особым взглядом. Как будто им недостаточно было моей наготы. Как будто они хотели раздеть меня еще больше. Если бы это было в их власти, они заживо сняли бы с меня кожу. Нет-нет, медик не был груб. Он был вежлив. Плюгавый и лысый тип, немного моложе меня. Для того, кто по профессии засовывает руки в задницы заключенных, он был достаточно приветлив, и все же что-то отвратительное крылось в его приветливости. Ты не смог бы принять человека в подобной душной комнатке, держать его там все это время, чтобы потом прийти и как ни в чем не бывало засунуть ему пальцы в задний проход с эдакой резвой обходительностью. Есть что-то демоническое в этой обходительности. Эта обходительность — самое худшее. Настоящий смертный грех.