Ошибка Лео Понтекорво

Увы, поверьте мне, нужно гораздо меньше времени! С другой стороны, полицейские тоже оказались слишком мягкими. После того как они избавили его от унижения быть закованным в наручники, парень, самый неопытный, очевидно проигнорировав протокол и гнев вышестоящих, прошептал Лео: «Профессор, вы, возможно, не помните, но вы лечили дочь моего брата…» По тону молодого полицейского можно было догадаться, что дочь его брата сейчас пребывала в полном здравии. Она принадлежала к списку успешно исцелившихся пациентов, некоторые из которых ежегодно посещали Лео, чтобы выразить ему свою признательность.

Достаточно неуместная интимность, которая заставила более старшего вмешаться: «Послушайте, профессор, не хочу вас торопить, но вам было бы лучше взять с собой какие-нибудь личные вещи. Возможно, по крайней мере, сегодня ночью… да… в общем. Вы понимаете…»

А чего здесь непонятного, в сущности?

Стена, которая отделяет твою прекрасную супружескую спальню от тюремной камеры, в которую тебя в любой момент могут бросить, гораздо тоньше, чем тебе позволяла представить в свое время твоя предполагаемая социальная стабильность. Это ты должен был понять? Что ж, не нужно больших мозгов, чтобы это понять.

Лео позволил вывести себя из помещения так, как будто он не знал дома, в котором жил столько лет и который стоил ему немалых денег. Он испытал облегчение от того, что на длинном пути от комнаты в цокольном этаже до выхода ему никто не встретился. Вероятно, Рахиль позаботилась о том, чтобы во время ареста не было ни одной живой души. Она избавила от унижения его или саму себя и сыновей. Все прошло гладко. Когда Лео вышел на свежий воздух, в сад, стоял ясный солнечный день, какие бывают в конце сентября. Пахло свежескошенной травой. Утренний абрикосовый свет напоминал зарю в Иерусалиме: рассеянный желтый сентябрьский свет. На горизонте несколько редких белых облачков приняли форму акулы с полураскрытой пастью, готовой броситься на жертву.

Те сентябрьские дни. Он всегда их любил. Когда все в доме приходило в движение. Лео, утомленный августовской жарой, обычно приезжал с моря и возвращался на работу. Рахиль снова становилась полновластной хозяйкой дома. Филиппо и Сэми возвращались в школу. Было что-то трогательное и успокаивающее в этом вечном возвращении. Перед тем как сесть в машину и отправиться в больницу, Лео доходил до бара рядом с северным входом в комплекс, который ребята называли «дырой». Он брал себе кофе и газеты. И свежевыпеченные круассаны для Рахили и Тельмы.

Те сентябрьские дни. За несколько дней до этого наступал период, когда Рахиль занималась сбором сыновей в школу. Она ходила в канцтовары и большие магазины и покупала пеналы, тетрадки, дневники, рюкзачки. Эта традиции была особенно дорога Рахили, и она даже заразила этим сыновей. В течение всех пяти лет элементарной (или, как ее называл Сэми, «лементарной») школы, прежде чем его потребительские желания переключились на одежду, Сэми каждый год обязательно спрашивал у матери: «Ты мне купишь пенал с компасом и увеличительными стеклами?»

Она отвечала: «Посмотрим».

А он: «Посмотрим — это да или нет?»

«Посмотрим значит посмотрим».

Рахиль должна была сдерживаться, чтобы не накупить ребятам все, что они хотели. В ней был жив страх, как бы экипировка ее сыновей не оказалась хуже, чем у их одноклассников. Для Рахили школа была очень важна. В отличие от мужа она всегда любила школу. Она была примерной ученицей. Для нее школа представляла собой настоящее поприще, здесь она переставала чувствовать убожество домашней обстановки. Для Лео нет. Ему школа виделась скорее помехой. Вставать на рассвете — какая мука. Он принадлежал к категории сов, которые просыпаются не раньше полудня. И если Лео было за что благодарить небо — так это за то, что рано или поздно школа заканчивалась и он наконец был избавлен от нездоровой привычки вставать ни свет ни заря. Этот мягкий и ласковый свет сентябрьского утра должен был быть таким же, как свет в те утренние часы, когда его мать проскальзывала в его комнату, открывала жалюзи, ставила на тумбочку кофе с молоком, осторожно извлекала из-под одеяла его мягкие и распаренные ото сна ножки и надевала на них носки. Невыразимо нежный жест, который тем не менее предшествовал неумолимому пробуждению.

Лео, пока агенты полиции выводили его из калитки и усаживали в машину, спросил себя, нашла ли Рахиль в этом году сил, чтобы пойти с сыновьями покупать новые школьные принадлежности. Возможно, нет. Да и сыновья уже стали слишком взрослыми для определенных развлечений. И потом, разве могло все случившееся не отобразиться на повседневных привычках этой семьи? Лео уже не знал, на что надеяться. Он не знал, хотелось ли ему, чтобы произошедшее оставило свой след на всем, или лучше чтобы оно не оставило никакого следа. Свой след на сыновьях. Вот что представлялось самым ужасным. Он боялся даже спрашивать себя об этом. Его сыновья оставались для него страшной тайной. Они всегда были для него загадкой. И никогда не перестанут быть ею.