Ошибка Лео Понтекорво

Вернувшись в гостиную, Лео застал ее у камина, в котором почти погас огонь. Она пыталась разжечь его, бесполезно суетясь, как это делают люди, которые никогда в жизни не разжигали огонь.

«Оставь, оставь», — сказал он ей и подошел, оставив поднос на низком столике, заваленном комиксами Филиппо. Деликатно, но решительно он отобрал у нее щипцы. Ему показалось, что Камилла, прежде чем отпустить руку, немного помедлила. И почему она устроилась рядом с ним? Почему не уселась снова на диван? Сейчас она стояла слишком близко к нему, склонившись над огнем с клочком бумаги.

«Нет-нет, бумагу нельзя! Она сразу же сгорит!»

Лео почувствовал, как Камилла коснулась его своей маленькой ручкой, пока разгибалась, как будто хотела опереться на него. После того как она закончила свою суету у камина, Лео окатил острый и резкий запах рассерженной девчонки: более разбавленный и женственный вариант душка, исходящего из комнаты подростков. Он снова почувствовал в воздухе раздражающий дух соблазна. Ощущение не ушло даже тогда, когда ему удалось разжечь угасающий огонь и вернуться на диван. Вопрос заключался в том, кто кого соблазнял. Точно не он. Но с другой стороны, в поведении этой девчонки не было ни явного, ни тайного намека спровоцировать его. Но если она не собиралась провоцировать его, почему он начал думать о том, что раньше ему даже в голову не приходило?

Лео как будто только сейчас осознал, что она девушка и к тому же девушка его Самуэля. А еще он понял, что это благодаря ему она сейчас здесь, в гостиной, где семеиство Понтекорво годами проводило свои идиллические семейные посиделки. Именно он, безответственный отец, позволил сыну-подростку взять с собой на каникулы подружку, как будто он взрослый. Лео только сейчас понял то, что Рахиль пыталась объяснить ему несколько недель назад: неуместность Камиллы здесь. Как бы то ни было, осознавать это было весьма неприятно. И дело не в морали, пуританских предрассудках, стыде и всех этих ученых словах, при помощи которых Лео разбил возражения жены. Все дело в здравом смысле.

Итак, это девушка Самуэля. Его Самуэля, самого веселого и непроблемного из его сыновей, ребенка, с которым всегда было просто. Но именно поэтому не было ничего странного в том, что уже в двенадцать лет у него появилась девушка. Раннее созревание, а также эклектизм — эти черты он унаследовал от родителей, которые так им гордились. Удивительно, как этот маленький одаренный человечек мог иметь такого легкомысленного отца.

Да, это девушка Самуэля. А это означало, что между ними, пусть даже в неполной форме, должны были быть какие-то физические отношения. Простая констатация факта поразила профессора. Хорошо, он был медиком, более того — детским врачом. Кое-что он знал и представлял. Он вспомнил случай, когда к нему в кабинет в Санта-Кристине ворвалась запыхавшаяся медсестра и сообщила, что только что застала в ванной двух детишек, занимавшихся, мягко скажем, не совсем приличным делом… Но зачем использовать эвфемизмы? Детишки трахались. Эти два больных лейкемией подростка трахались. «Как взрослые», — уточнила медсестра, а Лео еще подумал про себя, как будто существуют другие способы.

Лео вспомнил, как горячо он защищал — сначала перед медсестрой, а потом перед Лореданой, своей знакомой-психологом — право несчастных детишек развлечься немного в этой жизни, которая и так у них не задалась. Он вспомнил, как яростно, с каким красноречием защищал законы природы. Жаль, что сейчас речь идет не о чужих детишках. Жаль, что сейчас, представляя своего любимого сыночка Сэми с Камиллой, наше светило не столь уверено в своей правоте.

Внезапно ему стало не по себе. Его собственные мысли привели его в замешательство. Он должен был отвести взгляд от Камиллы, опасаясь, что его взгляд слишком долго задержался на особенностях этого маленького тельца, покрытого веснушками, которое принимало ласки Самуэля и еще бог знает кого.

Запретный плод всегда сладок. Это суровая правда жизни. Если вожделение агрессивно, настойчиво, брутально — это не вожделение. Возможно, это объясняет, почему Лео чувствовал себя смущенным. У края чего-то, что он не осознавал и что отказывался осознавать.

Интересно, это чувство общности и близости, вызванное упоминанием французских писателей (Франция для Камиллы была равна понятию свободы, была воображаемым, фантастическим миром, в который она могла сбежать из реального и банального мира ее родителей), побудило Камиллу написать ему на четвертый день? Или она тоже почувствовала ту давящую и обволакивающую атмосферу запретного желания в той комнате?