Ошибка Лео Понтекорво

Как это почему? Какие здесь могут быть объяснения? Потому что Камилла и Самуэль слишком маленькие, чтобы ездить вместе на каникулы. Потому что присутствие чужого человека доставит неудобство папочке и Филиппо, а она не может этого допустить. Рахиль искренне удивляло согласие родителей Камиллы. С каким легким сердцем они отпустили дочь на рождественские каникулы из дому.

«Отец сказал, что можно».

«Я говорю нет! Разговор окончен».

«Тогда я попрошу об этом отца».

И он попросил об этом отца. Лео эта ситуация не показалась такой уж страшной: он был совсем не против, если Самуэль прихватит с собой кого-нибудь. По той же причине ему нравилось, когда иногда по субботам их дом осаждали какие-нибудь приятели сыновей, оставаясь даже на ужин. «Дом — полная чаша» — было одним из излюбленных выражений Лео. Особенно если это касалось друзей его сыновей. Ему оставалось только создавать эффект присутствия, ограничившись двумя-тремя дежурными фразами. В то же время ему нравилось видеть в своем просторном жилище молодых ребят, подобное зрелище наполняло его душу невыразимым теплом и порождало сентиментальные чувства. Лео ощущал особую энергию, которая исходила от них. Энергию молодости этих подростков, бьющую ключом, веселую, терпкую, которой были лишены даже самые молодые его студенты. И было в этой энергии нечто роковое, что наполняло даже коридоры его отделения, переполненного маленькими больными.

В общем, присутствие Камиллы в горах гарантировало постоянное пополнение этой энергии. Кроме того, Лео подумал о том, что внимание сыновей переключится на нее и они на некоторое время оставят его в покое и не будут требовать кататься на лыжах.

Лео дал свое согласие. Если бы он только знал, какое негодование это вызовет у его супруги.

Их изнурительные и воинственные ссоры. Постоянные перепалки между Лео и Рахилью, пример которых уже приводил ваш любезный автор, казалось, представляли собой уменьшенную и пародийную копию дискуссии о двух концепциях национальной идентичности, которая в те годы приняла особо острую форму в маленькой, но воинственной еврейской общине Рима.

Первая, самая старинная ссора случилась еще в первые годы их брака: Рахиль узнала, что беременна, и они никак не могли сойтись на том, какое имя дать первенцу, а после — его братику или сестричке. Лео посчитал излишним давать детям ветхозаветные имена, которыми евреи всего мира называли свое потомство. Он был за что-нибудь обычное, вроде Фабрицио, Энрико, Лоренцо. Пригодные в любой ситуации, невычурные, ни к чему не обязывающие имена. Имена, по которым нельзя было бы сразу определить принадлежность их носителей к народу Израиля (в сущности, для этого уже было достаточно фамилии). Имена, подходящие для дерзких людей двадцать первого века. Рахиль же, как и следовало ожидать, желала, чтобы ее дети носили какие-нибудь звучные библейские имена: Давид, Даниил, Саул… Порой эта женщина теряла всякое чувство юмора. В конечном счете, как вы уже догадались, пришлось прибегнуть к соломонову решению: первенца нарекли греческим именем, второму сыну дали библейское. Но и это не разрешило вечный спор Лео и Рахили, которые так и остались по разные стороны баррикад.

Вести о гонениях, массовом уничтожении заставили поднять голову такой разновидности иудеев, как «римский еврей». Римские евреи стали отчаянно петушиться и задирать нос. В какой-то момент они узнали о существовании в дальних странах евреев, которые были куда более евреями, чем они сами. Суровые и колоритные, трагичные и искрометные, эти ашкенази — с их хрупким, магическим, эзотерическим существованием всегда на грани катастрофы — казались в тысячу раз более подходящими, чем римские евреи, на героическую роль искупительной жертвы, которую история определила этому народу.

Осознание такого рода неполноценности развило в особо религиозных семьях дух соперничества по части введения в повседневный обиход массы различных обрядов и запретов, давно исчезнувших из нашей традиции. Кошерные блюда, соблюдение Шабата, воздержание от пищи и молитва в дни Йом-Кипура, разрывание одежд во время траура — все это было не чем иным, как постмодернистским цитированием (в кинематографе и литературе) племенного иудаизма, который имел мало общего с иудаизмом римского образца, возникшего еще в далекие времена императора Тита. Император изгнал евреев из Рима, вынудив их в последующие два тысячелетия терпеть притеснения в дряхлом сердце христианства.

Интересно, что радикализм римских евреев породил по контрасту в самых просвещенных и светских умах внутри общины насмешки и нетерпимость. Лео являлся воплощением духа сарказма, а Рахиль по-своему толковала роль возрожденной римской общины. И это стало предметом споров супругов Понтекорво.