Самуэль постоянно спрашивал почему. С тех пор, как научился говорить. «Почему птицы летают?», «Почему машины сами ездят?», «Почему муравьи едят эту бабочку?», «Почему мы спим?», «Почему мы едим?», «Почему у мамы светлые волосы, а у папы черные?». Такими вопросами Сэми надоедал всем взрослым, попадавшимся ему на пути. Бесконечные бессмысленные вопросы, на которые можно было дать тавтологические ответы вроде: «Потому что так устроен мир». Но Рахиль и Лео отвечали обстоятельно. «Машины ездят сами, потому что человек изобрел двигатель внутреннего сгорания», «Мы едим и спим, потому что иначе не смогли бы жить», «Муравьи по той же причине, что и мы, должны питаться. Как и мы, они составляют цепочку в пищевой цепи. Возможно, бабочка ударилась обо что-то и случайно упала рядом с муравейником: несчастный случай привел к тому, что она стала идеальным блюдом для муравьев».
Но Самуэля не удовлетворяли все эти ответы. Один ответ порождал другой вопрос, более метафизический по сравнению с предыдущим. И хотя иной раз это раздражало окружающих, тем не менее свидетельствовало о предрасположенности Сэми к философскому осмыслению мира.
Если для его старшего брата овладение языком было постоянной и утомительной борьбой, Сэми справлялся с этим легко: тот факт, что он очень рано научился выражать свои мысли, казался родителям почти чудом. С первых же дней своей жизни Сэми терзал их своими самыми большими двумя страстями: желанием найти связь между всеми вещами в мире и желанием спрашивать. Эти два взаимосвязанных устремления превратили его в неутомимого журналиста и любителя все сравнивать: «Кто плавает лучше: я или Филиппо?», «Кто чаще летал на самолете: мама или папа?», «Кто сильнее — я или мой друг Джакомо?».
Увлечение сравнениями свидетельствовало еще об одной страсти, весьма характерной для Понтекорво, — страсти к соревнованию. Страсти, от которой, казалось, Филиппо был полностью избавлен. Страсти, которой по разным причинам готовы были потакать и Лео, и Рахиль.
«А это что?» — спросил Самуэль, ткнув пальцем в один из пунктов на листке отца.
«Название моего исследования».
Тогда Сэми, всмотревшись в записки отца, начал читать хорошо поставленным голосом:
«Три фазы объявления диагноза онкологическим больным детского возраста».
После некоторого замешательства он спросил: «Что это значит?»
«Я же тебе сказал — это название моего исследования».
«Да, но что оно значит?»
«Ты не понимаешь какое-то конкретное слово? Или всю фразу?»
«И то и другое».
«И какое слово не понимаешь?»
«Диагноз».
И тут наш несостоявшийся эллинист начал свою лекцию: «Это слово греческого происхождения. Как многие слова, которые используют врачи. Оно состоит из предлога δια, который означает „через“, и слова γνώσις, которое означает „знание“. Это способ, при помощи которого доктора определяют и классифицируют патологию после ряда анализов, взятых у пациента».
Заметив непонимание в глазах Сэми, Лео продолжил: «Вспомни, когда у тебя бывает температура, ломит в костях, першит в горле, а мама посылает тебя в школу?»
«Да».
«Вот. А если ты придешь к папе и скажешь: „Папа, у меня температура, ломит кости, першит в горле“, сначала папа попросит у тебя кучу денег. А потом, учитывая симптомы, возможно, скажет тебе, что у тебя грипп. Это диагноз, поставленный со слов пациента. Грипп — это диагноз. Только вот диагнозы, которые должен ставить папа, — обычно более сложные и, как бы тебе это сказать, более… драматичные».
«Драматичные? Почему?»
«Потому что они более сложные и касаются более серьезных и коварных, чем грипп, заболеваний. И потому что внушают пациентам и их родителям грустные мысли».
«А что значит онкологические больные?»
«Это как раз больные, которыми занимается твой папа».
«А педиатрический возраст?»
«Это значит, что речь идет о детях».
Причина, по которой Лео пускался во все эти разглагольствования и скрывался за всеми этими цветастыми эвфемизмами, заключалась в том, что ему было тяжело говорить о своей работе с сыновьями. Не то чтобы он хотел предостеречь их от профессии, которая во всех смыслах была экстремальной. Скорее он суеверно боялся, говоря с ними о болезнях, как бы не заразить их. Сделать их более уязвимыми. Уподобить их всем другим детям планеты, то есть всем нежным созданиям, зависящим от каприза судьбы, готовыми заболеть и умереть в любой момент.