Сейчас Михаилу Воронцову двадцать пять лет. Он пожалован действительным камергером, поручиком новоучрежденной лейб-компании и награжден богатейшими поместьями. К тому же он женится на кузине императрицы, Анне Скавронской, также состоявшей в штате цесаревны в качестве фрейлины. Злые языки утверждают, что мысль о женитьбе и связанные с браком пылкие чувства овладели Воронцовым только после дворцового переворота. Если это и соответствует действительности, то говорит только об уме и расчетливости молодого человека. Зачем было связывать свою судьбу с полунищей родственницей, находившейся под угрозой опалы цесаревны! Ждет ли Воронцова большая карьера, пока судить трудно, но все задатки ловкого царедворца у него несомненно есть.
Такими же камер-пажами, как и Воронцов, состояли при цесаревне братья Шуваловы, Александр и Петр. Оба они храбры храбростью людей, не имеющих ни гроша за душой и видящих перед собой сияние императорского престола. Преданы императрице, что Петр подтвердил своим браком с ближайшей ее наперсницей Маврой Шепелевой. Этому союзу он обязан тем, что сразу после переворота получил чин действительного камергера. Об Александре ходят слухи, что ему будет доверена Тайная канцелярия, хотя пока все выглядит так, будто императрица не имеет намерения смещать печально знаменитого Андрея Ушакова. Но я могу повторить только еще раз, что внешнее впечатление от императрицы предельно обманчиво. Елизавета несомненно умнее и расчетливее, чем кажется на первый взгляд, и оказывать на нее сколько-нибудь значительное влияние будет совсем не так просто и фаворитам, и доверенным лицам. Нынешний победоносный вид лейб-хирурга Лестока явно веселит императрицу и, на мой взгляд, не ворожит этому герою роковой ночи больших перспектив.
Впрочем, из обыкновенной корреспондентки я, кажется, пытаюсь превратиться в прорицательницу будущего. Боюсь, это неизбежное следствие приближающейся разлуки с городом и людьми, за которыми мне столько лет пришлось наблюдать. Лорд Рондо смеется, что мои письма, по всей вероятности, уже составили целый том, и мне остается по приезде в Лондон только издать его. Слава писательницы – право же, она никогда меня не прельщала, но если она не потребует дополнительных усилий, то, может быть, и не стоит от нее отказываться? „Записки леди Рондо“ – это совсем неплохо выглядело бы на титуле небольшой книжки в малиновом с золотым тиснением сафьяновом переплете, и сегодня я уже совсем не уверена, что мне удастся устоять перед таким соблазном.
Дом. Великолепный жилой дом. Или даже дворец во всей прихотливой фантазии убора XVIII века. Таким вставал Климент в сплошной сети густо опутавших его проходов и переулков. Лишь на расстоянии, по крайней мере с противоположной стороны Пятницкой, где перед церковью ложилась полоса засаженного чахлыми деревцами сквера – былой кладбищенской земли, – становились видны купола, кресты, символика обычного московского пятиглавия. О Клименте так и стало обычным говорить – типичное московское пятиглавие. Но типичного в постройке вообще ничего не было.
Церковь должна иметь полукружия алтарной части. Мало того что их нет. Как раз над алтарем еще сто лет назад на фасаде удобно располагались на огромных каменных волютах-завитках полулежащие фигуры – парафраз на неуемную фантазию итальянского барокко. Скульптуры исчезли, вероятнее всего признанные неуместными для церковного здания. Опустевшие волюты соединил скучный, по-хозяйски перекрытый железом фронтончик. И стена потеряла ощущение дыхания живых форм, которого хотел добиться зодчий.
Движение. Понятие его кажется несоотносимым с искусством архитектуры. Между тем его решение или отказ от него – одна из самых характерных черт своего времени. Рустованные, или иначе – имитирующие кладку огромных камней, столбы цокольного этажа находят продолжение в поставленных над ними колоннах и пилястрах бельэтажа. Но резкая горизонталь карниза нарочито останавливает это начинающее зарождаться чувство роста, стремления ввысь.
Граф А. И. Шувалов.
И снова – слегка прогнувшиеся, как от непосильной тяжести, окна цокольного этажа. Огромные завершенные легкими арками окна бельэтажа. И еще более вытянутые окна тесно составленных, образующих единое целое пяти барабанов. Это новая пружина роста, лишь слегка ослабленная широкими основаниями барабанов, которые скрадывает охватившая всю кровлю ажурная решетка.
Резьба из белого камня – ее особенно любили в Москве. Применяли с незапамятных времен. Здесь архитектор пользуется ею скупо, но удивительно точно. Стены Климента оживают сплошной, еле уловимой игрой светотени, водной рябью подергивающей грузный камень. В одном месте – это замысловатые замки над окнами нижнего этажа. В другом – обрамленные крохотными топорщащимися крылышками головки херувимов над окнами бельэтажа. В третьем – гирлянды роз, соединившие основания колонн.