– Вы снова шутите, а я прошу обратить внимание, что далеко не каждому смертнику, приговоренному к четвертованию, удавалось не просто избежать казни, но и через несколько месяцев оказаться во дворце того самого правителя, который был убежден в его немаловажных винах. Бестужева не умели ни по-настоящему оценить в России, ни дать ему поля деятельности – по счастью для европейских государств. До нынешнего времени он тратил свои силы по мелочам. Кто знает, не даст ли ему принцесса настоящих возможностей для его совершенно незаурядных дипломатических способностей. Надо было принять все меры, чтобы он не смог доехать до столицы, тогда бы правительница вскоре забыла о своем мудром решении пользоваться его советами.
– Бог мой, давненько ты меня речами-то такими цветистыми не баловал, Лесток. Вон какой дифирамб Бестужеву наговорил – семь верст до небес, да все лесом. А дел-то пока за ним никаких нет. Впрок тревожишься, себя не бережешь.
– Не впрок, цесаревна, а в самый раз, если только наше время уже не прошло: гвардейским полкам подписан указ выступить из Петербурга.
– В лагеря, что ли, зимой-то? Ведь ноябрь на исходе.
– Не в лагеря – в Финляндию, чтобы занять их на шведском театре. Вот и решай теперь, что делать, кончилось наше ожидание – уйдет гвардия, прощайтесь, ваше высочество, со своей свободой.
– Когда им выступать?
Граф П. И. Шувалов.
– Завтра.
– Выходит, нам сегодня. Один вечер да ночь остались – немного.
– А много ли надо? Миних с Бироном в час управился.
– Не забывай, Лесток, с ним был Манштейн и почти сотня солдат Манштейнова полка. Ты-то стольких не наберешь. Вдвоем нам с тобой, что ли, на приступ ехать? Если в крепость, на плаху бояться опоздать, то в самый раз.
– Почему же вдвоем, ваше высочество, нам будет достаточно двух карет, а для них-то люди найдутся.
– Смотри, не подвели бы.
– А чего подводить-то? Если, не дай господь, с вами что случится, ваше высочество, им виселицы не миновать, а обо мне и толковать нечего. Люди все к вам приговоренные, значит, верные.
– И то правда. Значит, Петр и Александр Шуваловы, Михайла Ларивоныч Воронцов, ты. Еще кто?
– Алексей Григорьевич, надо полагать.
– Разумовского не тронь, пусть дом сидит сторожит. Толку от него все равно не будет – он в домашнем обиходе, за чаркой тоже хорош, а в деле заробеет. Морока с ним одна будет, да и к оружию непривычный. Вот если Салтыкова Василия Федоровича.
– Этот пойдет. За вами, ваше высочество, куда велите, пойдет – больно принцессу не любит, да на принца Антона зол.
– Еще бы кого... Разве Маврушку в мужское переодеть, она драться не шпагой, так кулаком сумеет.
– Располнела Мавра Егоровна для мужских костюмов. Глядишь, в дверцах кареты не развернется. Я хочу вам предложить, ваше высочество, еще одного верного человека – гвардейца Шварца.
– Это которого – учителя музыки, что ли?
– Его. Шпагой владеет, пистолет в руках держать умеет, при случае не промахнется.
– Да с чего ему с нами идти?
– Честолюбив и беден, ваше высочество. Далеко ли с его музыкой-то зайдешь, хоть весь двор скрипотчиками сделай. Он за место капельмейстерское во дворце кого прикажете голыми руками задушит.
– С тобой семеро выходит.
– Есть у меня еще один гвардеец на примете – Грюнштейн. Может, слыхали?
– Узнать, поди, узнала бы, а так не вспомню. Да чего здесь вспоминать: поедет, и ладно. Теперь с кучерами.
– Никаких кучеров, ваше высочество. Наши же и на облучках сядут, и на запятках встанут – так вернее.
– Тоже верно. Выезжать-то ближе к полуночи, пожалуй, надо. А сейчас позови мне, Лесток, Мавру, она сама со всеми перетолкует, все что надо одним махом спроворит. Сколько лет ждала, покою мне не давала.
– Мавра Егоровна, Мавра Егоровна! Вас цесаревна кличет.
– Да тут я, тут, матушка, все слышала, слезами от радости захлебнулась, так голосу сразу и не подала. Будет наконец и на нашей улице праздник!
Петербург
Дом английского посланника. 1741 год
Дорогая Эмилия!
Я поняла, что самодержцев отличает от простых смертных самая отчаянная храбрость в критические минуты, когда им надо стать самодержцами. Они поступают вопреки расчетам, логике, здравому смыслу простых людей – и выигрывают!
Вчера было 24 ноября, большой прием у правительницы Анны, сегодня, 25 ноября, русские проснулись подданными императрицы Елизаветы Петровны. Все произошло с такой стремительностью, что многие подробности еще не успели распространиться по городу, и я принуждена ограничиться тем, по-видимому, немногим, что мне удалось узнать из обрывков разговоров.