Ошибка дона Кристобаля

Шестиэтажная белая коробка напоминала внутри развороченный муравейник. Кругом теснота, сновали санитары и врачи, палаты были забиты, в коридорах раскладушки стояли впритык, на них корчились, кричали, плакали больные, и каменные стены едва выдерживали людской гул, который упорно давил на них, желая найти брешь и вырваться. Но стены были крепкими, окна наглухо заделаны, а двери – на запорах, и возле дверей дежурили санитары. Ни один звук не проникал из больницы наружу.

Главный врач встретил Полуэктова у входа и сразу повел к себе в кабинет. Стал докладывать:

– К утру количество поступающих больных заметно уменьшилось. Почти девяносто процентов контингента неизлечимо. У многих сильные мучения, начались судороги. Резко возросли просьбы об эвтаназии.

Главный врач достал из сейфа шесть объемистых папок и положил их на стол перед Полуэктовым. Тот безо всякого интереса перевернул несколько листков, на которых типографским способом было отпечатано: «Я, гражданин (фамилия вписывалась от руки), согласно нашему демократическому закону и желая избавиться от мучений, прошу об эвтаназии». Мелькали фамилии. Иванов, Петров, Сидоров… Все просьбы подписывались собственноручно.

– Неизлечимых больных, – продолжал докладывать главный врач, – мы транспортируем в дурдом. В освободившиеся палаты принимаем новых инфецированных. Думаю, что в ближайшее время площади мы разгрузим и еще какое-то количество примем.

– Какое-то количество примем… – повторил Полуэктов. Покачал головой и добавил: – У меня несчастье. Жена заболела вирусом. Направьте к ней санитаров.

– Позвольте… – главный врач засуетился, снял с головы белый колпак и смял его в кулаке. – Ваша жена?

– Да. Моя жена тоже подвержена болезням. Пошлите санитаров.

– Но охрана!

– Охранникам я напишу записку.

24

Железная винтовая лестница обвивалась вокруг бетонного столба и круто уходила вниз – под землю. Виток, виток, еще виток… Ступени глухо вздыхали, отзываясь на шаги. Яркий свет квадратных ламп бил прямо в лицо. Бергов не прищуривался – привык. Ему даже нравилось, что поток света направлен в глаза, а он смотрит на него и не моргает. Узкий поручень, покрытый лаком, холодил ладонь. Наверху, над-головой, оставалась металлическая игла «Свободы». Упиралась тонким острием в серый полог и холодно поблескивала среди мутного дня. Ее крайняя точка и последняя ступенька лестницы всегда соединялись для Бергова в единое целое. Ему виделся особый смысл: из-под земли – наверх, а сверху – под землей. Чем ниже опускался по ступенькам, тем выше взмывало все его существо.

Лестница кончилась, открылся узкий, прямой коридор. В конце коридора белела железная дверь, задраенная наглухо, как в самолете перед вылетом. Когда Бергов приблизился, звякнули невидимые запоры, и дверь бесшумно открылась, пропуская в большую, круглую комнату, посредине которой стоял такой же круглый стол. Бергов помедлил, оттягивая приятную для себя минуту, и перешагнул порог. Поднялся из-за стола дежурный санитар, вытянулся в струнку. Бергов кивнул и протянул руку:

– Журнал.

Санитар четко повернулся, из сейфа, стоящего у него за спиной, вытащил кожаную папку белого цвета. Подал ее Бергову. На папке – золотым тиснением по белому: «Журнал наблюдений за экспериментальным развитием общества». Папку Бергов не открыл, покачал ее на растопыренной ладони, словно взвешивал, положил на краешек стола. Спросил:

– Новости?

– Только что привезли пополнение. Идет прием.

– Открой. Я погляжу.

Сухо, как старый сучок, щелкнула кнопка, врезанная в середину стола, и половина круглой комнаты за спиной санитара плавно разъехалась. Полого спускающийся коридор уводил еще глубже под землю. Украдкой, чтобы санитар не заметил, Бергов облизнул пересохшие губы и пошел по этому коридору. Он всегда волновался, когда оказывался здесь, проникая в иную жизнь, резко отличающуюся от той, которая шла наверху. У него даже живчики дергались под коленями. Иная жизнь была спланирована и осуществлена самим Берговым. Его мысли, не выраженные даже на бумаге, неосязаемые, неощутимые, превращались в подземном пространстве в реальность. Голая теория, выношенная в долгих раздумьях, обретала зримые черты, и он торопился увидеть их.

В коридоре, на узких деревянных лавках сидели голые парни и девушки. Они еще стыдились друг друга, пытались прикрыться и не смотрели по сторонам, все – в гладкий мраморный пол. Стыдливость новичков всегда забавляла Бергова. Глупые, думают, что это сейчас для них самое главное – стыдиться. Он не удержался и подошел к беленькой девчушке, сжавшейся в комочек. Стиснув до дрожи круглые колени, она так низко опустила голову, что едва не касалась их лицом. На узкой, выгнутой спине проступали бугорки позвонков. Бергов развел девчушкины руки, цепко ухватил за подбородок и выпрямил новенькую.

– Тебе что, холодно?

– Не-а… – Девчушка мотнула головой, и волосы на плечах шевельнулись. Сама она вздрагивала и плотнее стискивала колени. Боится, трясется от неизвестности. Ничего, скоро она от страха избавится, забудет, что такое страх.

Бергов потрепал ее по щеке, ласково сказал: