Ошибка доктора Данилова

— С этим я не спорю, — сказал Данилов. — Тот, кто допустил ошибку, должен нести ответственность. Я веду к тому, что в данном случае мы, врачи, ничем суду помочь не можем. На вопрос, были ли в ходе операции допущены дефекты оказания медицинской помощи, лично я могу ответить только отрицательно. Вернее так: «изучение истории болезни не позволило обнаружить никаких дефектов». Виновного в данном случае можно установить по обстоятельствам, не отраженным в истории болезни, но это уже компетенция суда, а не врачей-экспертов. Вы следите за ходом моей мысли, Валентин Семенович?

— Слежу, — буркнул Ямрушков. — Продолжайте.

— Мы можем дать ответ на вопрос о том, было ли оперативное вмешательство оправданным, но на главный вопрос «кто виноват?» мы не можем ответить точно так же, как не ответил на него первый эксперт. Зачем тогда мы нужны судье? Как мы можем ее подстраховать? Или я ошибаюсь, Валентин Семенович?

— Ошибаетесь, Владимир Александрович, — теперь Ямрушков говорил спокойным тоном, но сухо, без былого дружелюбия. — Прежде всего хочу сказать вам, что вы чрезмерно сужаете поле своей деятельности. Давайте поразмышляем. Разве неисправность аппарата не могла привести к попаданию воздуха в сосудистую систему пациента? Могла или не могла?

— Могла, — ответил Данилов, — однако…

— А раз могла, то по чьей вине — хирургов или анестезиолога? Аппарат, будь он хоть трижды неисправным, сам по себе виновным не является. Виновен тот, кто использовал неисправный аппарат, вы с этим согласны?

— Конечно же согласен, но мне кажется, что этот вопрос к компетенции врачей-экспертов не относится.

— Я придерживаюсь другого мнения, — веско возразил Ямрушков. — Относится, еще как относится. Все же взаимосвязано. Судья может не иметь представления о том способен ли именно такой дефект аппарата искусственного кровообращения привести к воздушной эмболии. Кто, кроме врача-эксперта, может дать ответ на этот вопрос?

— Я могу сказать, к каким последствиям может привести тот или иной дефект аппарата, но я не могу обвинять анестезиолога Сапрошина в смерти пациента, потому что неизвестно, был ли аппарат неисправен в момент операции, — продолжал гнуть свою линию Данилов. — Ведь между операцией и составлением акта о неисправности аппарата прошло десять дней.

— А слова медсестры, которая обратила внимание анестезиолога на неисправный датчик для вас ничего не значат?

— Во-первых, об этих словах известно с чужих слов и сам Сапрошин утверждает, что медсестра ему ничего подобного не говорила, — твердо сказал Данилов. — А, во-вторых, речь идет о датчике, а не о дырявой трубке. Это же разные вещи. Мне кажется, что эксперт вправе оперировать только очевидными фактами, а не домыслами и пересказами с чужих слов.

— Смотря что считать очевидным, — после недолгого молчания ответил Ямрушков. — Все люди разные и то, что одному кажется очевидным, для другого выглядит невероятным. Однако то, о чем вы говорите, Владимир Александрович, укладывается в доктрину res ipsa logitur,[23] позволяющую делать выводы, основываясь на свидетельствах окружающих и косвенных доказательствах. Воздух не мог попасть в сосуды пациента сам собой? Не мог! Это произошло в результате чьей-то небрежности? Однозначно! О чем в первую очередь можно подумать? О дефекте трубки аппарата, через который в систему приникал воздух. А кто использовал аппарат? Анестезиолог.

— Даты тоже говорят сами за себя, — стоял на своем Данилов. — Операция была двадцать девятого марта, а неисправность аппарата задокументирована только девятого апреля…

— Я понял ваш настрой, Владимир Александрович, — Ямрушков шумно и протяжно вздохнул, давая понять, что разговор его утомил. — Давайте при встрече обсудим все более обстоятельно, хорошо? Сообразим, так сказать, на троих, вместе с Максимом Иосифовичем. А пока что я хочу обратить ваше внимание на некоторые недочеты в записях Сапрошина. Вы историю болезни внимательно читали?

— Предельно внимательно, как говорится: «с лупой и карандашом», — ответил Данилов, слегка обидевшись на такой вопрос. — И должен сказать вам, что никаких недочетов в записях Сапрошина я не нашел.

— Никаких? — недоверчиво переспросил Ямрушков. — Хм! Копия истории у вас под рукой? Тогда откройте предоперационный осмотранестезиолога. Что там сказано по поводу аллергии? Подчеркнуто «нет», верно? А теперь откройте совместный осмотр при поступлении…

— Там говорилось о аллергии на арахис в анамнезе, — сразу же вспомнил Данилов. — Но зачем указывать ее в предоперационном осмотре? Здесь же обычно указываются аллергические реакции на те или иные препараты. Это нужные, важные сведения. А арахисом пациента во время операции все равно никто кормить не будет…

— Позвольте, Владимир Александрович, обратить ваше внимание на то, что пункт называется «аллергия», а не «аллергия на лекарственные препараты». Улавливаете разницу? — Данилов увидел словно наяву, как сейчас усмехается Ямрушков. — Так что анестезиолог должен был отметить здесь наличие у пациента аллергии на арахис. Дол-жен был! Но не отметил!

— И что из этого следует?