Ошибка дамы с собачкой

– Так вот, туда меня приводили несколько раз в неделю. Матери или бабушки сидели на лавочках, разговаривали со знакомыми, а мы, дети, копались в этом песке. Я, вообще-то, был общительным ребенком. Я с ходу знакомился, а мог и запросто включиться в общую игру, даже не подумав, что могу расстроить сложившийся «коллектив». Впрочем, в возрасте четырех лет об этом редко задумываешься. В этом возрасте чувствуешь, можно так или иначе поступить. Дальше этого самоощущения дело не идет. И вот, когда сверстники, проводящие время в этом песке, мне примелькались, когда я всех знал по именам, я наконец обратил внимание на девочку. Она всегда играла одна, в дальнем углу песочницы. Игры ее были точно такими же, как и мои, как и остальных детей. Ведерко, лопатка, кулич, горка, домик, нора в песке. Но если мы все играли в куче, то она была всегда одна. В углу песочницы, почти у бортика, так, чтобы быть ближе к своей маме, которая сидела тут же на скамейке. Я помню ее маму – белокурую женщину с высокой прической. Эта женщина мне тогда показалась феей. Такой красивой она была. Я был мальчиком четырех лет, но тогда приметил и до сих пор помню, как она одевалась – всегда во что-то броское. Таких вещей у своей мамы я никогда не видел. Еще помню пронзительный цвет ее помады. Тогда я, конечно же, не знал, что помада. Я думал она от природы такая вся необычная, яркая. Эта женщина, как и ее дочь, я повторюсь, всегда сидела отдельно и почти всегда читала. В моей памяти не сохранились все детали, воспоминания отрывисты. Не могу сказать, как они общались, как мать девочку называла. Я помню лишь девочку, ее очень красивую мать, и помню одиночество этой девочки. Почему одиночество? А это очень чувствовалось. – Марк обвел всех взглядом. – Знаете, как бывает? Человек вроде один, но одиноким не кажется. А бывает, что и объяснять ничего не надо – одинокий человек, и нет у него близкой души рядом. Вот эта девочка производила именно такое впечатление. Я был решительным мальчиком. И очень быстро предпринял определенные действия. Я бросил своих друзей, которые строили крепость, и подошел к девочке. Она молча подвинулась, уступая мне часть пространства, и продолжила насыпать песок в ведро. «Ты что делаешь?» – задал я дурацкий вопрос. «Насыпаю песок», – растолковала мне очевидное девочка. «Помочь?» – спросил опять я и зачем-то толкнул ведро. Оно упало, и весь песок высыпался. «Не надо помогать», – по-женски мудро ответила девочка. Но я продолжал настаивать. Девочка встала с коленок, посмотрела на меня исподлобья и протянула лопату. «Помогай», – сказала она, потом повернулась и пошла к матери. Она уселась рядом с ней и стала смотреть, что я буду делать. Я растерялся. Мне казалось, что после слова «помогу» последует совместная игра, в которой я и покажу, на что способен. Но никак не ожидал, что останусь в одиночестве. Я стоял как дурак с этой лопатой и не знал, что делать. На помощь пришла мать девочки. Она перестала читать, подняла на меня свои… – Тут Марк прижал руки к груди. – Друзья, и эти глаза я тоже до сих пор помню! Они были карие, почти черные, глубокие, с темными ресницами под изогнутыми бровями. Так вот, она посмотрела на меня, ее губы, яркие, алые улыбнулись, и она сказала мне: «Ты очень хорошо ездишь на велосипеде. Я видела тебя». Я тут же ответил: «А у меня два велосипеда. Маленький и большой». Мать девочки со всей серьезностью уточнила: «Но ты уже ездишь на большом». И я был покорен. Я стал что-то рассказывать о своих велосипедах, самокате, игрушках и о том, что меня будут водить на плавание. Я все это рассказывал, а сам рассматривал их – мать и дочь. И увидел, что насколько красива мать, настолько нехороша девочка. Я, по детской глупости, почти изучал их лица и все больше недоумевал. Мать казалась королевой, девочка была уныло некрасивой, словно лягушка. Я увидел ее руки – они были в какой-то коросте, а на внутренней стороне локтя шрам. Небольшой, бордовый, словно кто-то мазнул вишневым соком. И косы девочки были тонкими и не прикрывали большие уши. Я понял, что девочка очень некрасива. Особенно рядом с матерью. Наконец меня позвала бабушка и спросила, что я делал в том углу песочницы. И я, ребенок, который никогда до сих пор не врал, неожиданно ляпнул: «Я искал машинку». Заметила ли бабушка ложь, не знаю. Только вечером, когда родители пришли с работы, она сказала маме: «Марик сегодня играл с этой девочкой. Той, у которой руки такие страшные. – И потом добавила: – Неужели родители не могут привести ребенка в порядок? Кстати, мать такая красивая. А девочка… Бедный ребенок. Да как же она замуж выйдет с таким лицом?» Мама моя сказала, что тоже заметила, что они всегда отдельно. Видимо, не хотят, чтобы девочку дразнили. Я слышал весь этот разговор, он подтвердил мои собственные наблюдения – мать прекрасна, девочка уродлива. В этот вечер я был настолько тих и задумчив, что дедушка похвалил меня, обучая игре в шашки. Которую я, кстати, терпеть не мог и всегда отвлекался и норовил удрать. Мама и бабушка уловили перемену в моем поведении и уложили меня спать раньше обычного. «Он или заболевает, или уже заболел», – произнесла мама, не обнаружив привычного моего нытья «хочу телевизор посмотреть». Я послушно лег, укрылся одеялом и даже ни разу не сходил «попить водички», что делал обычно, чтобы хоть одним глазком глянуть, что делают взрослые. Я лежал тихо, но не спал. Я понял, что этот день, день знакомства с девочкой и ее матерью, станет днем еще одного открытия. Я понял, что умею думать! И не только думать. Я умею фантазировать и мечтать. И все, чего бы мне хотелось, можно представить в уме. Я закрыл глаза и представил, что мама с девочкой приходят к нам в гости. Что мы сидим за столом, а мои родители и бабушка расхваливают меня на все лады. И тогда мама девочки смотрит на меня своими темными глазами и говорит… Я не додумал, что она говорит, потому что, видимо, заснул. А придя на следующий день в песочницу, я понял, что влюбился в них обеих – и в маму и в дочку.