…Он чистил картошку, потом крупно нарезал ее в сковородку. Юлия наблюдала за его неторопливыми движениями, по-мужски скупыми. Женщина в кухне ведет себя иначе. Она делает сразу много дел – чистит, жарит, моет, переставляет, роняет на пол, достает посуду. Алекс работал красиво. Накрыв сковородку крышкой, он достал тарелки, потом стал резать хлеб. В его движениях были неторопливая уверенная обстоятельность и сила. «Такой идет до конца», – подумала вдруг Юлия, испытывая странное томление. Ей хотелось подойти к Алексу, прижаться лицом к его спине, как раз между лопаток. Почувствовать его запах и ровное биение сердца. Она полулежала на диване, сонная, укрытая пледом. Ей было уютно и тепло, обветренное лицо горело.
– Я хочу вина, – сказала Юлия. – Красного!
Они пили вино и ели жареную картошку. Картошка была жестковата. Юлия ловила на себе взгляды Алекса. Давно она не чувствовала подобного голода. Да что это с ней?
– Я буду жарить картошку каждый день, – сказал вдруг Алекс. – Два раза в день, хочешь?
– Хочу, – отвечала Юлия с набитым ртом.
Алекс легко поднялся со своего места, обогнул стол и сел на пол у ног Юлии. Обнял ее колени. Ей показалось, что он сейчас заплачет.
– Скоро весна, – сказала она ни к селу ни к городу. – Совсем скоро. И дни станут длинными. И жизнь будет бесконечной. И мы снова куда-нибудь уедем.
– Конечно! – прошептал Алекс. – Совсем скоро…
Он сидел на полу и, видимо, не собирался вставать. Юлии стало смешно.
– Алекс, вставай! – она подтолкнула его коленом. – Картошка стынет!
На другой день Алекс перед работой принес ей чай с ромашкой, коснулся губами лба. Сказал, что вернется пораньше и будет звонить. Юлия видела через окно, как он вывел из гаража машину. Мотор работал бесшумно. День был сероватый, нехолодный. Она видела мокрые дорожки в саду. В сугробе, в котором они вчера лежали, осталась едва заметная ямка. Он осел и словно провалился. Машина мелькнула на улице и исчезла за поворотом, оставив за собой сизый шлейф дыма. Юлия испытала странное чувство освобождения. Она была как человек, который силится вспомнить что-то важное, сосредоточенно прислушивается к себе: вот-вот, кажется, удастся ухватить мысль-воспоминание за хвостик, но она все не дается, прячется, как юркая змейка. Мелькнет – и нет, как и не было. Позвонила Лиза Игнатьевна – звонок заставил Юлию вздрогнуть всем телом. Экономка доложилась, что не придет, так как тетка совсем плохая, оставить ее не на кого, а в больницу не берут, потому как кому теперь нужны старики?
– Потом, – сказала Юлия сосредоточенно, – потом! – и положила трубку.
Бесшумно, на цыпочках, словно боясь потревожить кого-то, кто находился в доме, она вернулась в постель, укрылась с головой одеялом и стала прислушиваться к тому, что происходило внутри ее организма. Чьи-то невесомые пальцы мягко сжимали затылок. Возникла боль в горле. Чувство беспокойного ожидания. Чувство шевеления волос на голове. Чувство раздвоения. Распада на две величины. Одна – Юлия. Другая –
– Жуки! – догадалась Юлия.
Жуки шуршали лапками, тысячи жуков, река жесткокрылых, рогатых и пучеглазых жуков текла внутри стен… Жуки терлись друг о друга лапками и крыльями и издавали скрежещущий жестяной звук…
…Она сидела на большом камне, на другом камне, напротив, сидела… большая ящерица… Юлия попыталась вспомнить, как она называется. Слова со скоростью света проносились в ее голове, но нужного все не было. Отдельные, не связанные друг с другом слова… некоторые из них были незнакомы. Они повторялись снова и снова, словно неслись по кругу.
Алекс махал ей с вершины пирамиды. Она помахала в ответ и взглянула на часы – до отхода их автобуса оставалось около часа. Она покосилась на игуану. К ее изумлению, игуаны на камне не было. Она исчезла! Юлия всматривалась в груду камней, ожидая, что рептилия «проявится», как на картинке-шараде, испытывая странное чувство оторопи и нереальности.