Ошибка биолога

— Ты лучше, Лидок, вели нам того коньяку. Знаешь, который я специально выписал из-за границы… Вот, видите ли. Хотя этот замок в лесу я сам строил, но о нем уже ходит легенда. Я здесь с женой и свояченицей живу уже седьмой год и за это время случилось два действительно странных происшествия. Раз, утром, на том берегу озера, — там почти сплошь болотистая почва, — нашли труп молодого рабочего-смолокура. Горло у него оказалось перегрызенным. Это было года четыре тому назад. Наехала полиция. Началось расследование. По обыкновению, ничего не выяснили и предали дело воле Божьей. Второй случай произошел два года тому назад и тоже с молодым человеком. На этот раз с моим сельскохозяйственным работником, Иваном. Он вернулся ночью с искусанной шеей. Всех перепугал. Бледный, как смерть. Немного оправившись, рассказал какую-то чертовщину. Шел он, видите ли, по берегу озера. Вдруг на него накинулась не то ведьма, не то русалка. Полуголая. Он бросился бежать. Она его догнала, повалила, стала грызть горло. Едва вырвался и спасся. Мы об этом случае властям не сообщали. Раны оказались незначительными, но рабочий сейчас же расчелся и ушел. Сюда ведь дальние приезжают. Говорили еще потом, что у берега озера видели белую женщину. Какой-то призрак! Все это, разумеется, чепуха, но легенда существует, и на тот берег озера едва ли кто рискнет пойти ночью.

— Как же вы объясняете себе эти случаи?

Накрасин медленно отхлебнул коньяку.

— Я, батенька, не Шерлок Холмс. Но, думаю, что раз грыз кто-нибудь горло, до смерти или не совсем, то этот «кто-то» какой-нибудь зверь. Собака, может быть, одичалая. Волк… Повторяю: хороши наши следователи и врачи! Ведь есть научные методы…

— Позвольте: а белая женщина?

— Мало ли что дуракам пригрезится со страха! Туман, действительно, принимает иногда странные формы…

— Но ты забываешь, — раздался голос, заставивший Полянского оглянуться, — что рассказывал еще Иван. Представьте себе, он уверял, что «белая женщина» ласкала его, целовала. «Ажно, — говорит, — у меня сердце зашлось: таково сладко». А потом стала грызть. Какая же это собака?

Вся в розовом, колеблясь стройным станом, стояла перед ними свояченица, Анна Петровна, веселая и смеющаяся. Алые губы обнажали полоску влажного перламутра. Ярко и насмешливо сверкали глаза.

Накрасин насупился.

— Охота тебе, матушка, повторять всякие глупости!

III

Полянский живет у Накрасиных уже почти две недели. Целые дни ходит с рабочими по лесу, по крутым, извилистым берегам лесной речки, где помещик предполагал залежи руды.

Пришлось повозиться немало. Все утро в ходьбе. Потом наметил места для бурения. Делал химический анализ собранных Накрасиным образцов.

Побывал Полянский и на том берегу озера, низком, болотистом, и стал расспрашивать рабочих о легенде.

Отвечали неохотно. Будто обижались на легкомысленный тон инженера. Один старик не выдержал:

— Ты, барин, не шути! Ивана-то чуть до смерти не загрызла, а того-то, царствие ему небесное, вконец порешила. Я сам смотрел. Она, нечистая-то сила, кровь из него высосала. Лежал восковой весь…

После обеда и до самого сна Полянский обыкновенно проводил время в обществе молодых женщин.

Из двух сестер ему больше нравилась замужняя, Лидия, но Анна дразнила его тонким кокетством.

Это злило молодого мужчину, и он давал себе слово ухаживать только за Лидией и отдыхал, греясь душой в кротком, теплом свете ее прекрасных глаз. Ее нежная ручка отвечала на его пожатие. Успех казался несомненным. Но опять им овладевала Анна, смеющаяся, дразнящая.

Однажды, вечером, свояченица сообщила новость: белую женщину опять видели.

— Вот нашелся бы смелый человек — пошел туда ночью. Все мы только уверяем, что не боимся чертовщины, а пойдет интеллигент на кладбище ночью, сейчас у него галлюцинации, замирание сердца, нервное потрясение. Словом, та же трусость. По-моему: верь — так верь, или не верь и не трусь. Если бы я была мужчиной, непременно бы пошла и разобралась, в чем дело.

— И получила бы сильнейший насморк! — засмеялся Накрасин.

Полянский промолчал, но в голове его засела неотвязная мысль: «Надо показать себя перед Анной смелым мужчиной». И, когда встретил ее в коридоре, сказал вполголоса:

— Я иду сегодня в полночь на свидание с белой женщиной.

Она только блеснула на него глазами и чуть-чуть улыбнулась, недоверчиво качая головой.

Когда Полянский ушел, наконец, в свою комнату, в глаза ему бросилась записка, приколотая булавкой к подушке:

«Не решайтесь на это безумие: белая женщина действительно существует…»

Полянский не был трусом, но его охватило жуткое чувство, когда он стал спускаться с пригорка к болотистому берегу озера.

Мертвенный лунный свет, колеблющиеся туманные призраки, жалобный, заунывный стон какой-то ночной птицы… И вдруг издевающийся хохот рассыпался по лесу, переходя в дикое гоготание. Полянский остановился.

— Какой я дурак: ведь это — филин!

Он присел и закурил папиросу. Но руки его все-таки дрожали.

— Не просидеть ли здесь до утра и сказать, что исходил весь берег?

Но сейчас же возмутилась вся гордость молодого мужчины.