Ошибка «2012». Мизер вчерную

— Годишься ты, брат, только на стенку, на персидский ковёр, — уже вслух вынес Песцов клинку приговор. Вычертил в воздухе горизонтальную восьмёрку, поставил режущую кромку вертикально… и внутренне содрогнулся. — Ладно, дарёному коню под хвост не смотрят…

И тут же охнул, опустил клинок, сунул прямо в землю, прорезая пол палатки, и опёрся, чтобы не упасть. Прошлое не стало дожидаться, пока он уснёт, — вторглось прямо в явь, и Песцов снова провалился в далёкую, наполненную запахами и цветами реальность.

Повисло в небе оранжевое солнце, закрутил зловонную пыль порывистый ветер, а под сапогами Песцова хрустнули комья праха — уныло-серая земля, выжженная и мёртвая. Опять чернела, запекаясь, кровь, стонали в забытьи раненые, а над полем сечи уже роились тучи мух и пировало каркающее вороньё.

Жаркий, ощутимо плотный воздух густо отдавал смрадом пота, дыма, крови и всего того, чему положено сохраняться у человека изнутри. Истекая из разверстой плоти, соки жизни порождали запахи смерти. Богатый урожай собрала нынче старуха с косой… Убитые лежали повсюду, сколько видел глаз, до самого горизонта. Без всякого порядка и строя, вповалку, один на другом. Сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч…

О-о-о, Песцов отлично их видел, ибо ростом был огромен, с хороший дуб. Впрочем, его не занимали мёртвые, его взгляд выискивал раненых. Да не своих — он высматривал недобитых врагов, тех из них, кого жрецы успели пометить знаком смерти.

Фиолетовым крестом в белом круге.

Знаком клана рептояров.

Тварей, которых никогда не берут в плен…

Заметив на мускулистом животе фиолетовый крест, Песцов подошёл, достал священный нож, Клинок Последнего Вздоха, и наложил рептояру на горло. Под руками забилось горячее, липкое. Человеческие зрачки врага быстро становились вертикальными, змеиными, и в ушах Песцова зазвучал, никак не смолкая, последний хрип. Этот хрип заглушал все звуки подлунного мира…

Все, кроме мурлыкающего голоса Бьянки:

— Эй, милый. — И Песцова погладили по щеке. — Не разыгрывай меня. Хорош тут изображать статую командора с веслом! Бросай-ка меч, бери котёл.

«Не меч это, женщина, это нож», — возвращаясь к реальности двадцать первого века, вздохнул про себя Песцов. Убрал под спальник священный, как выяснилось, подарок и отправился с Бьянкой на кухню. Было ему не то обидно, не то просто смешно. Только что чувствовал себя Победителем, Триумфатором, Великаном… а теперь тащит котёл. С объедками. Для оборотня. Ну не облом?

Вдвоём с Наливайко они ухватили остывший бак, легко подняли, не спеша понесли. Два пуда жратвы весомо бултыхались, издавая ароматы школьной столовой. Тихон презрительно тряхнул лапкой и отступил прочь, Шерхан проводил взглядом хозяина и вновь свернулся клубком, Бьянка хотела в Ниццу, и только Зигги некоторое время шёл следом, надеясь на подачку.

— Это не тебе, дурачок, — сказал ему Наливайко, и дауфман, облизнувшись, отстал.

Из палатки Опопельбаума неслось нечто странное, на разные голоса, — казалось, там очень крепко выпили какие-то люди.

Хриплый бас ревел:

Ди фане хох! Ди райхен дихт гешлоссен!
СА марширт мит рухиг фестем шритт!
Камраден, ди Ротфронт унд Реактьон ершоссен,
Марширт им гейст ин унзерн райхен мит…[117]

Его перебивал тенор, полный горького веселья:

Штейн а миме, эйсти Сурке
Эн нух up следирт а урке
Эндер урке шлепт ба up дec гельт
Зи гейт аер, зи гейт айн…[118]