Ощущение времени

В городе было душно, пыльно и пусто. Жёлтые листики неохотно падали на асфальт, как первые веснушки осени. Почтовый ящик тоже был пуст… мёртвый сезон — все старались исчезнуть: кто на юга, кто в деревню, если там кто-то выжил… куда Додик ни звонил, везде отвечали односложно: «Отпуск, отпуск, отпуск…»

Но его теперь держал ритм прозы, им же самим ей заданный. Он настолько был им пропитан, настолько врос в своё повествование, что совершенно естественно шагнул в его продолжение, в свой город, где ничто его не отвлекало и не сбивало с этого пути. Даже в переговорном за стеклом сидела незнакомая пожилая женщина, ничего не ведавшая ни о ком или не хотевшая вступать в разговоры.

Иванова найти не удалось. Серый не вернулся из загранки или уехал отдыхать. Дрейден оброс библейской бородой и работал над своей теорией сутками в полуподземелье с гудящим котлом. Лизку устроил в пионерский лагерь приятель, она недавно вернулась… даже Анна Ивановна куда-то исчезла, и в квартире разлился необычный покой.

Додик бродил по городу и подспудно ждал какой-то невероятной встречи с Милкой… с той, своей, которая уехала много лет назад, и на самом деле с которой он не расставался.

— Опять повесть принёс, — всплеснула руками машинистка.

— Окончательный вариант, — совершенно серьёзно уверил Додик. — В больнице родил… в терапевтическом отделении.

— Самарский, ты на кого работаешь? — спросила Нинка и уставилась на него.

— Не понял? — переспросил Додик.

— Ты на машинистку работаешь. «Не понял…» — передразнила она саркастически… — я ж уже по пятому разу это переписываю.

— И что? Не получается по-другому… знаешь, сколько раз Толстой переписывал.

— Тихо! — прервала его машинистка, — У него Софья Андреевна была, она ему бесплатно переписывала!

— Ну, и что? — удивился Додик.

— А то! — нравоучительно растягивала слова Нинка. — То, что ты столько денег изводишь, а всё равно не напечатаешь это… а жить как?!

— Проживу!..

— Э-эх! Непутёвый ты, Додик, — сказала она вдруг совершенно ласково, даже нежно, — жениться тебе надо.

— Что ж я, рукописи перестану править?

— Писать о другом станешь, что продать можно, потому что не только о себе думать будешь… у тебя ж такое перо лёгкое.

— Может, слишком лёгкое… на продажу-то их полно — вон целый Союз — строчат, строчат… настоящих, жаль, мало.

— Эх, Додик, всё правду найти хочешь… где? Нет. Надо тебе жениться — точно!

— У тебя один диагноз, Нина! Как приговор!.. Да на ком, — нет же никого!

— Во! Ты что всех баб растерял? Так хоть на мне! — опять сменила тональность Нинка, — я тебе печатать бесплатно буду! Всё деньги в доме останутся.

— Подумаю, — согласился Додик и буквально в самое ухо прошептал ей, — ты, пожалуйста, лишнюю закладку не делай, ладно… — Нинка кивнула головой. Додик поцеловал её в щеку и молча вышел. Он знал, что машинистки всегда делают лишнюю закладку (да Нинка всё равно сделает, хоть и обещала), когда им очень нравится рукопись, а потом не хранят копию у себя, а пускают по рукам, дают почитать подругам. Многие произведения благодаря этой маленькой хитрости не исчезли навсегда стараниями Большого дома или по случайным трагическим обстоятельствам… «Это верно, конечно, — рассуждал он по дороге, — что „не надо заводить архива, над рукописями трястись“… да не больно-то жизненно… может, потом, лет через пятьдесят или сто литература нынешняя совсем по-другому выглядеть будет… другие книжки из нашего времени изучать в школе будут… не „Железный поток“, не „Цемент“… не только такие же идиоты в наше время существуют… есть же ещё и Гроссманы, и Казаковы и Казакевичи…»