Ну, даже если и так. Нет, верьте, не грустно, совсем но грустно. Я просто не хочу здесь мешать – понимаете? Я чувствую, что я невольно мешаю, – а то бы я не прятался. Только мне бы надо забраться выше – даже значительно выше. А боль? Всякая боль радостна – потому что она священна. Я очень счастлив – я очень люблю.
ДИНА
И Вы можете быть по прежнему счастливы и между нами?
ВИЛЬГЕЛЬМ
Да, видите, я может быть и не был еще никогда так счастлив… Ну, словом, я теперь всегда могу быть счастлив. Я и Орлова очень люблю – Вы не думайте: он так мало понимает, и он очень добрый!
ДИНА
Так все по прежнему? Ах знаете, у нас на клумбе расцвели среди белых золотые астры! Я таких не сеяла. Так красиво – совсем золотые.
ОРЛОВ
Ур-ра! Я первый! Русские умирают, но не сдаются! Вилснька, Вы должны сейчас к нам па балкон и быть судьей в пик-пок. M-lle Тамара уверяет, что мы тритируем; это оскорбление мундира!
ВИЛЬГЕЛЬМ
Ой, но надо, у меня очень голова болит, – право.
ОРЛОВ
Нечего, нечего фордыбачить! Не разговаривать с ним! Мы просто берем его с собой! Он наш пленник!
ОРЛОВ
Пора на суд! пора! пора! Изловили своего судью пленником и ведем. Пора-пора!
АНДРОСОВ
Пора! Пора!
ЗАНАВЕС.
Место действия второй картины.
Сентябрьский теплый день. Веранда. Ломберный стол сдвинут в угол. Шезлонг – импровизированная постель. Вильгельм лежит в полузабытьи, закрыв глаза. Голубь топчется па столике между лекарств и клюет хлеб. Стрекочут осенние кузнечики. Дина и Тамара стоят у стекла, слегка заплаканные.
ДИНА
Как прозрачна нынче осень, – прозрачна, как золотой солнечный кристалл.
ТАМАРА
И полна прощенья, – и переполнена радостью боли.
ДИНА
Мне кажется, что мы что-то должны обещать друг другу далекое и важное.
ТАМАРА
. . . . . . . . . .
ДИНА
Как он быстро слабеет, и мама говорит без видимой причины.
ДИНА
Почему это говорят, что он не может поправиться?
ТАМАРА
Я чувствую, что с ним именно так должно быть… Помнишь, мы раз были дома, и ему велели сказать, что нас нету, а Андросова приняли, чтоб вместе идти кататься на лодке. Я видела потом по его кроткой тишине, что он все слышал – и я уж тогда поняла, что так будет. Тут ужо стояло это.
ДИНА
Все – противный Андросов!
ТАМАРА
Мы допустили умереть тем, что были виноваты перед ним. Я не знаю, как тебе это объяснить.
ДИНА
Ты думаешь, он очень страдает?
ТАМАРА
. . . . . . . . . .
ДИНА
Все таки он боялся, что его отошлют в больницу! Папа вчера догадался и дал ему понять, что его оставляют у пас. Еслиб ты слышала, как оп ответил: «Как вы добры, Вы, значит, позволите мне умереть здесь, у вас?» И на маму смотрит с тех пор так, что я не могу, не могу этого видеть.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Зачем прелестную дверь забросали нехорошей соломой. Я хотел войти, но меня прогнали… Пожалуйста но тяните меня так сильно за руки.
ДИНА
Оставь, он ведь только бредит. Ведь не всю дробь удалось вынуть: это наверное и беспокоит.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Если вы это мне позволите, я теперь пойду к себе?..
ДИНА
Оп уйдет первым отсюда, затем мы. Скоро всем расставаться.
ТАМАРА
Да…
ГОЛОСА
Что?., что?.. Господа, Андросов не виноват! Простая случайность… Вольно-же под самое дуло лезть… Заячий рыцарь!.. В данном случае уж скорее собачий, ведь ротмистр стрелял свою собственную собаку… Доктор, в чем дело?..
ДОКТОР
Царапина…. пустяк. Так, нервное потрясение. Организм дрянь!.. Не от этого, от другого протянул бы ноги.