Осенний призрак

— Коллеги его боялись.

— Боялись?

— Да, он был умнее их, поэтому в конце концов они от него избавились.

Малин улыбается. Йохен Гольдман проводит рукой по животу и раздувает ноздри, совсем как Тони Сопрано.[64]

— Больше вы ничего не хотите мне рассказать? О ваших с ним делах, о Йерри?

— Нет. Неужели больше нам не о чем поговорить? — Йохен снова улыбается.

— Итак, вы и не думали мстить ему и не подсылали к нему киллера?

Гольдман ухмыляется, глядя на Малин, словно она сама и есть подосланный к нему киллер, желанный киллер, которого он рад видеть в своем доме.

Он снова надевает очки и поворачивает голову так, что преломившиеся в драгоценных камнях солнечные лучи слепят Форс глаза, и она морщится.

— Не будем о грустном. Ведь вы можете быть совсем другой. И потом, даже если бы я и убил его, то не стал бы вам об этом рассказывать.

Малин смотрит на море и вспоминает Туве.

Интересно, что она сейчас делает?

Потом думает о родителях, о том, что папа, наверное, с нетерпением ждет ее прихода.

— Не хотите прогуляться со мной? — спрашивает Гольдман. — Я покажу вам свои владения.

И вот она спускается за бизнесменом к морю по крутой лестнице.

На нем нет ничего, кроме плавок. Его загорелое тело блестит на солнце, когда он рассказывает Форс об испанском архитекторе, проектировавшем его дом, том самом, который строил виллу режиссеру Педро Альмодовару в горах близ Мадрида.

Малин молчит.

Слушая Гольдмана, она думает о том, что сейчас они вышли из поля зрения гориллоподобных, а Гомес все еще возится на террасе со своим мобильником.

Йохен спрашивает ее, читала ли она его книги. Малин отвечает «нет» и признается, что это, конечно, ее оплошность.

— Вы ничего не потеряли, — успокаивает ее Гольдман.

Он спрыгивает на берег и тут же бежит к воде, чтобы не обжечься о черную гальку. Малин садится на нижнюю ступеньку лестницы, снимает тряпичные туфли и тоже бежит к морю.

— Если захотите окунуться, я дам вам купальник. Приятно лежать на этом песке и чувствовать, как на коже проступают кристаллики соли.

— Могу себе представить, — соглашается она и, сама того не желая, ложится на песок рядом с Йохеном Гольдманом, ощущая исходящую от него странную силу, заставляющую ее повиноваться.

Йохен бросает в море камень, так что тот несколько раз подпрыгивает, отскакивая от поверхности воды.

— Последние десять лет я прыгал так же, — произносит он.

— В этом никто не виноват, кроме вас, — отвечает Малин. — Кроме того, вы были достаточно вознаграждены.

— Вы жестоки, — замечает бизнесмен.

— Я реалистка, — отвечает Малин. — Рассказывал ли вам Петерссон об автокатастрофе, в которую попал много лет тому назад?

Вода нежно касается ее ног, шипит и пузырится, набегая волнами на черную гальку.

— Тогда он был еще очень молод, один парень погиб, — продолжает она, словно для того, чтобы помочь Йохену вспомнить.

Он замирает и смотрит на нее. Форс не видит его глаз за стеклами очков, но чувствует, что сейчас он скажет ей что-то действительно важное, то, ради чего они пришли сюда, на берег.

— Да, Йерри хвастался этим на вечеринке в Пунта-дель-Эста, — начинает рассказывать Гольдман. — В ту новогоднюю ночь он сел за руль пьяным, но ему удалось уговорить кого-то другого, кто был трезв, сказать, что машину вел он, а не Йерри. Петерссон страшно гордился этим.

37

Что ты болтаешь, Йохен?

Что ты такое рассказываешь ей об аварии? Я не помню никакой вечеринки в Пунта-дель-Эсте. Или все-таки я ее помню?

Я вижу, как ты стоишь на террасе возле своего нового замка и смотришь на море.

Конечно, я хотел выдать тебя.

Чтобы все было как в ковбойском фильме, где актер Джон Уэйн убегает от апачей где-нибудь в горах на границе между Техасом и Мексикой.

Но сейчас я улетел от тебя, Йохен, оставив тебя наедине с твоими проблемами, от которых ты пока не можешь уйти.

Плавай же в своем черном сверкающем замковом рву.

Ты должен знать одну вещь: там, где я сейчас нахожусь, нет суеты, только любопытство и страх и еще тысячи разных чувств, но я пока не могу дать им названия. Теперь мне не нужно держать других на расстоянии, окружать себя рвом. Наконец я свободен от стыда и тревоги.

Вероятно, в отличие от тебя, Малин?