Осенний призрак

— Именно о нем я и хотела поговорить, о вашем адвокате Йерри Петерссоне, представлявшем…

— Я знаю, что случилось с Йерри, — перебивает ее Гольдман. — Я читаю газеты даже здесь, Малин.

«И у тебя хорошие связи», — добавляет Малин про себя.

— И вы знаете, о чем я хочу с вами поговорить?

— Я весь внимание.

— В ночь с четверга на пятницу вы были на Тенерифе?

Йохен Гольдман смеется. Малин знает, что это банальный вопрос, но она должна задать его, и лучше сделать это сразу.

— Я был здесь. Это могут подтвердить десять человек. Вы, вероятно, полагаете, что я приложил к этому делу руку?

— В данном случае мы ничего не полагаем.

— Или вы думаете, что мы в чем-то разошлись с Йерри, и я послал киллера, чтобы отомстить ему? Я сейчас лопну от смеха, вы должны меня понять.

— Ни на что подобное я не намекала, однако то, что вы говорите, интересно.

Снова тишина в трубке.

«Польсти ему, — говорит себе Малин. — Польсти, может, тогда он станет сговорчивее».

— У вас, наверное, завидный дом там, на Тенерифе?

Опять молчание. Словно Гольдман озирает свои владения, бассейн и море. Малин опасается, не почувствовал ли он угрозы в ее словах.

— Не жалуюсь. Может, вы хотите приехать ко мне? Окунуться в бассейн. Я слышал, вы любите плавать.

— Откуда вы меня знаете?

— Из статьи об убийстве в «Свенска дагбладет». Читал в Гугле. И потом, разве не все любят плавать? Вы, наверное, отлично смотритесь в купальнике.

Малин чувствует странную притягательную силу в его голосе.

— Итак, вы не ссорились с Йерри Петерссоном? — задает она следующий вопрос.

— Нет. Вы должны уяснить себе, что в течение многих лет он был единственным, кто помогал мне, играя на моей стороне. Конечно, я хорошо платил ему за это, но всегда мог на него положиться, рассчитывать на его поддержку. Я считаю, точнее, считал его своим лучшим другом.

— И когда же вы перестали так считать? Сейчас или раньше?

— Что вы имеете в виду, Малин? Сейчас, сейчас.

— Тогда примите мои соболезнования, — говорит Малин. — Вы приедете на похороны?

— Когда это будет?

— Точная дата еще не назначена.

— Он был моим другом, — повторяет Йохен Гольдман. — Но мне некогда оплакивать его. Не в моей привычке жить прошлым.

— Можете ли вы назвать кого-нибудь, у кого были основания так поступить с Йерри Петерссоном? Кого-нибудь, о ком, по вашему мнению, нам следовало бы знать?

— Я не лезу в чужие дела, — отвечает Йохен и спустя некоторое время спрашивает: — Что-нибудь еще?

— Нет, — отвечает Малин.

В трубке снова становится тихо, а над ее головой начинает мерцать люминесцентная лампа, словно посылая азбукой Морзе привет из прошлого.

Один из твоих лучших друзей, Йохен?

Что ты знаешь о дружбе и верности?

Ничего.

А что знаю я сам?

Не так много, должен признаться, но я уверен в одном, я понял это уже после первой нашей встречи: не хотел бы я быть одним из тех, в ком ты разочаровался.

Меня сразу потянуло к тебе. Я должен был представлять твои интересы в одном судебном деле о причинении телесных повреждений. Тогда один из сотрудников фирмы получил инфаркт. И я понял, что хотел бы находиться вблизи тебя, греться в лучах твоей еврейской наглости, твоей дерзости. Казалось, ты показывал средний палец всем, кто оказался у тебя на пути, независимо от того, кем они были.

Но дружба, Йохен?

Что ж…

Возможно, ты был единственным человеком из тех, кого я встретил за последние годы, кто наводил на меня страх.

Мы с тобой были — а в твоем случае так оно есть до сих пор — из тех, кто не придает дружбе ни малейшего значения. Что мы, бабы или гомики?

Твой цинизм. Твои связи.