Осенний мотив в стиле ретро

Не было ни изнурительного дождя, ни сказочной тарелки над домом, ни странных моих перемещений. Кто поверит во все? Кому рассказать?

Голубой гном растворился в небе, отдав ему свой цвет, и я мог бы беседовать с небом, если бы поверил в это.

Настало полное одиночество, но оно - лишь малый промежуток, ибо обрамлено ожиданием. Заурчит мотор, и оно испарится на целую зиму, а может, и навсегда.

Думаю, впереди еще целый час, а завтрак уже съеден, и рукопись свернута - сегодня я не прикоснусь к ней, уж только не сегодня! - и делать решительно нечего. Разве вот стоять на крыльце и впитывать небесную пустоту, которая, оказывается, умеет ловко входить в образ мыслящего дыма.

Делать решительно нечего. На даче в общем-то подозрительный порядок, он глубоко поразит Веру.

Разумеется, нет и быть не может летающих тарелок. Кому нужно из кожи лезть вон и устраивать межзвездные перелеты, ради подтверждения очевидного факта, что даже не самый великий ретроград товарищ Лиходедов Г.В. в обозначенные перелеты ни капельки не верит. А то, что они носятся во времени, я сам и выдумал. Если наши потомки могли бы и впрямь заглядывать в прошлое - подлинное, а не театральное... Это слишком оптимистично, чтоб походить на правду.

Я думаю, ничего, кроме обычной творческой концентрации, не происходило - вот единственно верное, а потому всесильное объяснение. И точка.

И пора кончать глупости с рукописью. Сдавать и никаких гвоздей!

Что я там изменю? Насыщу добросовестно сработанную ткань художественным вымыслом, который ничем и никогда не проверить? Ну и лягнут меня хорошенько, разумеется, поделом. А потом по-дружески за третьей сигареткой спросят: а зачем ты, собственно, стал чернить его, ну, не чернить - принижать?.. Ради чего? На идейное неприятие царизма напустил детективно-психологического тумана...

И точка. Скорей бы явился Сергей Степанович в своем красном драндулете, пусть поломится в открытые двери. Пусть!

Вот только крылатая пепельница, памятник материальной культуры пятидесятых годов XX века, исчезла. Улетел горный орел, канул в голубое существо, и оно проглотило его, как будто привыкло закусывать мраморными отходами. А черт его знает, чем оно, в сущности, питается. Может быть, и мраморными памятниками Августова золотого века...

Думаю, Вера не заметит пропажи, особенно узнав о моем историческом решении. Право же, хорошее утро здорово прочищает мозги.

И все-таки надо достойно завершить этот осенний фрагмент - что-то ведь было, даже если ничего не было.

Посижу напоследок в своем кресле, без всяких видений, просто так. Вот!

И послушаю - все равно кассету перематывать, - послушаю что-нибудь из конца, из самого конца моего калейдоскопического ночного путешествия, когда я бросился назад и застрял на полпути. Доброе утро, Володя, заполним сколько-то оставшихся минут "Письмом сыну"...

Дай Бог, сынок, чтобы в тебе

мои восстали идеалы,

дни лучшие мои восстали,

как искорки, в твоей судьбе.

И ты поймешь - отец искал

свой путь, чтоб выбраться скорее

из необъятной галереи

мир искажающих зеркал.

Сквозь строй их шел не я один

нас было много, слишком много...

Чем многолюднее дорога,

тем легче сгинуть посреди.

Мы гибли в этих зеркалах.

Нас не казнили - искажали,

и лжи разнузданное жало,

и вечный внутренний разлад

с самим собой, с пером опальным

нас тайной силою толкал

поверить в истинность зеркал

и не стремиться в зазеркалье.

Но шли. И в этом суть, сынок.

И в комфортабельную веру

не обратились все. Примерно

таков нехитрый мой урок.

Воскресну ли в твоих шагах?

В твоих ошибках и порывах

мелькнет ли искрой торопливой

и мой за будущее страх?

Таков наш путь - вопросов тьма,

но мало правильных ответов.

Искрит в бессонные

рассветы звезда, сводящая с ума.

Но искры освещают даль,

и даль становится яснее

в ней под тысячелетним снегом

золотоносная руда.

Дай Бог, сынок, чтобы в тебе

мои восстали идеалы,

дни лучшие мои восстали,

как искорки в твоей судьбе.

И все: шипение, щелк, стоп. Володя тоже ушел.

Неужели и его не было?

23

Истинной тишины нет.

Один мотор сменяется другим - такова музыка цивилизации.

Приехали.

Объятия и похлопывания.

Сумка со всякой вкуснятиной у Верочки.

- Как ты тут, бедняжка мой, сирота голодненький?..

- Представляешь, представляешь, а Рыхлов ему: вы завода и в глаза не видели, а ведь пишете... а он, представляешь, на дыбы, за что я, кричит, воевал, чтоб меня такие щенки... представляешь?..

После первой думаю - ладно тянуть-то.

- Вот что, - говорю, - Сергей, ты тут насчет рукописи интересовался, так я...

- Да, да, - перебивает Сергей и почему-то отводит глаза, - хорошая рукопись, но ты хотел ее подправить, я думаю, правильно...

- Что-что? - удивляюсь я.

А Верочка застывает с яичницей в руках.

- Вы его не слушайте, Сергей Степанович, - очень серьезно говорит она, - требуйте, чтоб он тут же рукопись мне отдал, а я - сразу Лидочке...

Сергей Степанович, по-моему, провалиться рад. Он хмыкает и без колебаний вгоняет в меня взгляд - признак отчаянной решимости.