Осенний лис

— Псы дождя... — медленно произнесла она. Порыв ветра взметнул ее золотистую, косо обрезанную челку. — Я только слышала про них. — Она закрыла глаза и заговорила, медленно, словно повторяя заученное: — Они приходят в ночь самого большого весеннего прилива. Злые, трусливые, вечно голодные, они бегут по следам твоей души, не зная устали, слюна капает с их клыков, и нет от них спасения ни днем, ни ночью... Они разрушат все, что тебе дорого, и даже если им самим ничего не нужно, тебе они все равно ничего не оставят... — Глаза ее открылись. — Если ты веришь в псов дождя, так может, и в белых волков — тоже?

— А чего не верить? — Жуга пожал плечами. — Я их видел.

— Ты их... что?!

— Я даже с ними говорил.

Потрясенная, Зерги умолкла, и молчала на сей раз довольно долго. Жуга даже подумал, не обидел ли он ее чем-нибудь.

— Я не слыхала, чтоб кто-нибудь остался в живых после встречи с ними... — наконец сказала она. — Даже Веридис, и тот об этом никогда не упоминал. Только в детстве, помню, слышала я одну песню...

— Спой.

— Я не умею петь, — потупилась та.

— Спой, как умеешь. Пожалуйста.

Она запела. Сперва тихо и — просто читая строку за строкой, но старые слова жили своей собственной жизнью, тянули мелодию за собою, голос девушки набирал силу, и вскоре песня стала песней.

Утром снежным белые волки
С утренним снегом, как беглые толки
Выбегут в поле, следы разбросают,
Набегавшись вволю, бесследно растают.

Что вы ищете в выпавшем снеге?
Вам противен вкус нашего хлеба.
Вас гонит в зиму запах добычи —
Крови медвежьей и крови бычьей.

Вы — холодные снежные звери.
Неисчислимы ваши потери —
Гибнете сотнями в солнечном свете,
И жизнь ваша длится лишь до рассвета.

Жутким плачем расколется ночь —
Все! никто мне не сможет помочь:
Застынет под окнами бешеный вой —
Это снежные волки пришли за мной.

Лишь рассветет и — белые кости
Под сахарным снегом, как тонкие трости
Вырастут в поле под музыку вьюги,
Их не разыщут ни волки, ни люди.

Жуга поднял голову.

— Все так, — пробормотал он. — Все так... Скажи-ка, Зерги, в этой твоей магии чисел четверка хоть что-то значит?

— Четверка? — она задумалась. — Пожалуй, да... Да. Четыре времени года, четыре стороны света, четыре стихии... А что?

— Твой учитель, он ведь, вроде, магией стихий занимался?

Та кивнула.

— Расскажи.

— Агриппа писал...

— Агриппа — кто он? — нетерпеливо перебил Жуга.

— Один ученый. Он говорил, что в мире есть четыре основы всех телесных вещей, суть: огонь, земля, вода и воздух. Из них и образуется все. Четыре стихии дают четыре формы совершенных тел: камни, металлы, растения и животные.

— Эк чего нагородил... — пробормотал Жуга, морщась и машинально потирая запястье, где тусклой зеленью поблескивал браслет. Кожу под металлом саднило. — Мудрено. А если попроще?

Зерги тем временем углядела браслет:

— Ой! Красивый камень. То красный, то черный... Можно посмотреть?

— Смотри, — Жуга протянул к ней руку с браслетом. — Но только так. Последнее время я побаиваюсь его снимать.

— Почему? — Она коснулась браслета и тут же отдернула руку, ощутив непонятное жжение. Зерги нахмурилась, лизнула кончик пальца и провела им по зеленоватой поверхности, оставляя тонкую светлую дорожку. Почему-то Жуга только сейчас ощутил вдруг ее запах — тонкий, сладковатый, совсем не похожий на мужской. Ему вдруг подумалось, что раньше он бы его не различил.

— Как тебе сказать... — Он замялся. — Даже сразу и не объяснишь... Эта штука что-то делает со мной, как-то изменяет меня, и я не знаю, как.

— Двух подвесков не хватает, — словно не слыша его, заметила Зерги, поднимая голову. — Что здесь было?

— Фигурка человека. И звезда.

— Жаль, что учитель погиб... Я не знаю, что это, но мне не нравится. Снял бы ты его, что ли, от греха подальше.

Жуга покачал головой и опустил рукав.

— Лучше не надо, — сказал он. — Хлопот потом не оберешься. Звезду вчера в драке оборвали — всякий раз что-то случается после этого. И потом... есть еще кой-какая причина.

И он снова взялся за нож. Зерги молча смотрела, как Жуга поставил шест стоймя, отмерил его себе по переносье и отрубил лишнее, после чего вынул приготовленную загодя полоску мягкой кожи и принялся оплетать самую его середину. До Зерги вдруг дошло, что рыжий паренек не просто мастерит себе дорожную клюку — то был боевой, тяжелый посох-вертухай. Ей вспомнилось, что в каюте, на огне стоит с утра большущий медный ковш, где плавится свинец, и она окончательно уверилась в своей догадке.