Осенний лис

Андрлик сгреб менку, кивнул, снял с полки кружку и наполнил ее из самовара густым горячим сбитнем. Жуга огляделся, облюбовал стол, который показался почище, и уселся. Пригубил из кружки. Напиток оказался хоть куда — с травами, на меду, согревал приятно руки и теплой волной отзывался в животе. Жуга выпил уже больше половины, когда паренек у окошка вдруг поднял голову, обвел корчму мутным взглядом и, заприметив Жугу, подхватил свою кружку и направился к нему. Уселся на скамью напротив и некоторое время молча рассматривал незнакомца. Поскреб в затылке.

— Ты, что ли, Жуга будешь? — хмуро спросил он.

— Ну, я, — Жуга отпил из кружки. — А что?

Паренек покосился на свою кружку, словно видел ее впервые, вздохнул и отодвинул в сторону. Сплел пальцы, согнул их до хруста. Потупился.

— А вот скажи-ка, травник, — глядя в сторону, начал он, — может твоя наука помочь, когда человек человека не понимает?

Жуга нахмурился.

— Это как?

— Ну, вот ежели, взять к примеру, такой случай: парень девку любит, а она его — нет... Можно тут помочь?

— Ничем тут не поможешь. Тут или парень — дурак, или девка — дура... или нету здесь любви никакой... так — баловство.

Парнишка некоторое время молчал, кусая губы. Поднял взгляд.

— Ну... есть же там зелье, какое ни то, приворотное... Ведь есть же!

Жуга пожал плечами.

— Есть, конечно... да только дурь все это. Силой человека еще никто счастливым сделать не мог.

— Ну, так то — силой! А это...

— Травы — тоже сила, — хмуро сказал Жуга, заглянул в кружку, одним глотком допил сбитень и встал. — Не дело ты затеял, парень. Колдовством тут не поможешь.

— Так значит, не дашь ничего?

— Не дам.

Паренек глянул исподлобья, помотал головой.

— Видно, правду люди говорят, — процедил он сквозь зубы, — с рыжим да красным не связывайся... все вы, ведуны, одним миром мазаны, что ты, что бабка Ниса... Нос все любите задирать, а как до дела дойдет — хрен тебе. Эх... — он махнул рукой отвернулся, да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Жуга хотел было еще что-то сказать, передумал, надел шляпу и, подхватив лопату, направился до Збыха.

Кузнеца дома не оказалось, зато вернулась Ружена. Жуга замялся нерешительно на пороге, не зная, что сказать — к такому повороту событий он не был готов, но девушка сама начала разговор.

— Проходи, садись, — тяжело вздохнув, сказала она, кивая на лавку. — Поговорить с тобой хочу, пока брата нет.

Жуга опустился на скамью.

— Где он?

— Я его на улицу вытолкала — пусть хоть до кузницы прогуляется... — Она помолчала, дрожащими пальцами теребя косу, и вдруг повернулась к Жуге.

— Жуга, скажи, ведь ты... не со зла? — В глазах ее были слезы. — Все это — не со зла?

Жуга ответил не сразу.

— Что он тебе рассказал?

— Все... Наверное, все... — Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило ее успокаивать, и он снова промолчал. — Говорила же я ему: уедем из этой деревни... — глухо слышалось сквозь рыдания. — Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы... так ведь нет же...

— Деревня-то при чем? — с недоумением спросил Жуга. — Хорошая деревня, и люди, вроде, как люди... Добрые. Вон, помогли мне даже бесплатно...

Ружена подняла к нему заплаканное лицо.

— Они всегда готовы помочь... если надо похоронить, — сдавленно сказала она. — Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!

Жуга побледнел.

— А... разве... нет?

* * *

Расчистив заметенную снегом дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подернулась льдом.

Збых подошел к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул недвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.

Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону — на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.

Близилась ночь. Небо подернулось темной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звезды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег.

Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.

...Жаркими пальцами пляшет костер, лижет сухие вязанки. Черным хвостом над землей жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика — в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы...

...Повозка старая ползет неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом — милое лицо, и карие глаза...