Осенний лис

— Здесь никогда не будет нового хозяина. Скажи, Шандор... вы нашли, где похоронили брата Леонарда?

— Да, — кивнул бородач. — Он ничего им не сказал.

Странник потупил голову.

— Почему не я, а он? — прошептал он. — К чему такая жертва?

Шандор пожал плечами.

— Кто знает, Лис... Кто знает? Каждый получает свое.

Странник долго молчал, глядя на замок. На миг ему послышался далекий, еле различимый лай, как будто свора призрачных гончих все еще шла по следу графской души. Он помотал головой, и наваждение сгинуло.

— А что же ты? — подал голос третий. — Что выпало тебе?

— Мне? — обернулся тот. — Мне — дорога.

— Опять уходишь?

Странник кивнул:

— Так заведено, Збых... Все повторяется. Мне много чего еще надо узнать и понять.

— Ну что ж... тогда — прощай.

— Прощай. Передавай поклон Ружене. И знаешь, что... — Он помолчал. — Зови меня Жуга.

Оправа: ГОВОРЯЩИЙ 7

Медведь потер лапой морду каким-то странным, почти человеческим жестом. Посмотрел на рыжего странника.

«Ты научился вселять страх в других. На эти камни и сейчас никто не рискует ходить. Ты об этом мне хотел сказать?»

— Ты не понял, — Жуга подобрал ноги под себя. — Брат Леонард сумел сделать другое. Он принял меня, не прогнал. А я... научился прощать.

«Вот ты и ответил на свой вопрос. Нет, ты не похож на лиса.»

— Не был похож, — уточнил Жуга и поднял взгляд на зверя. — Скажи, почему между вами такая вражда?

«Между кем?»

— Ну, между лисами, собаками, волками... и тобой?

«Не знаю.Волки и лисицы не враждуют меж собой, да и со мной у них мир. Волков, правда, я не люблю. Лисы, те вообще ни с кем не враждуют — слишком хитрые. А псы... Они сами по себе. Ты что, встречал их?»

— Приходилось.

«Когда? Ты не рассказывал.»

— Это было нынешней весной, — помедлив, ответил рыжий странник. — Я шел тогда в город...

«И чем все кончилось? Ты тоже их возненавидел?»

— Вначале — да.

«А теперь?»

— Теперь — не знаю.

ЗИМОРОДОК

А! Луна!

Хорошо.

Луна, это всегда хорошо, особенно, если — полная. Хватает за душу, и где-то в глубине так сладко замирает сердце — зверь! я зверь! — как древний зов в глухой ночи.

Когтистые лапы взрыли черный снег, скользя на повороте, сырые комья глины брызнули во все стороны. Матерый черный пес бежал по следу. Но был он не один: из леса в степь и снова в лес, вдоль слякотных дорог, разбрызгивая лужи, через луга и пашни мчалась стая. Все чувства — голод, ненависть, желание и страх слились в одно — догнать! Пришла весна, пора собачьих свадеб, время мести и вражды. Весной собаки предали людей, как и всегда из года в год умчавшись прочь, в леса, играя ночи напролет в волков, играя злобно, жадно, неумело, но — всерьез, до крови и до смерти.

Стая гнала чужака.

Пес на бегу пригнулся к снегу, сыскивая след. Соленый запах свежей крови щекотнул в ноздрях. Сами собой ощерились клыки. Беги, беги! — подумал он и усмехнулся злобно. Лунный свет отразился в зеленых зрачках и пропал в темноте. Хриплое дыханье за спиной — загривки вздыблены, хвосты, как палки — наотлет, горячие лоскутья языков...

Собаки вслед за вожаком нырнули в небольшой распадок, взлетели вверх по склону, до конца и взорвались безумным пустобрехом, завидев впереди бегущего.

Вот он, изгой! Гони его! гони! Он — зимородок, он — отрава! Куси поганого щенка! Клыками глотку разорвать, пусть кровь течет на снег! Ату, ату его! Ату!

Впереди была деревня. Вожак остановился, радостно оскалясь. Грудь его ходила ходуном. Сил сдерживаться больше не было — забыв про все, он вскинул морду вверх, окровавленные губы вытянулись, и гулкий, распирающий душу вой вдруг вырвался, взлетел навстречу звездам и луне. Погоня рассыпалась, собаки заметались по равнине, захлебываясь лаем, словно хохотом: беги! беги! Ты здесь чужой, и там чужой!

Вернешься, никуда не денешься!

И вот тогда повеселимся.

Вожак, умолкнув, опустил мохнатую лобастую голову и неторопливо затрусил к темнеющему лесу. Вся стая двинулась за ним.

Чужак бежал сквозь ночь.

Деревенские огни медленно приближались.

* * *

Год пришел к повороту — снова настала весна. Забылось в буднях рождество, растаял в памяти прощальный мясоед, и вот уж подходил к концу Великий Пост. Снег повсюду оплыл и почернел, и там и сям темнели, ширились проталины, и хоть порой ночами были холода, дни становились все теплей. Дуреха Марта, ошалев, сама не знала, что творила — дождь вдруг сменялся снегом, снег — почти что летним солнцем, жарким и слепящим, а солнце в один миг могло исчезнуть в пелене колючей ветренной поземки.

В оттаявшей грязи близ небольшого перелеска засела насмерть в яме двухколесная арба, груженая дровами. Засела крепко, глубоко — по самую ось, и тощая мышастая лошадка не могла не то что сдвинуть ее с места, но даже — пошевелить.