Осенний лис

Он помнил трапезу и брата Леонарда, помнил, как монах великодушно уступил ему свое ложе. Травник уснул мгновенно, как будто провалился в мутный омут тревожных, но теперь забытых сновидений.

Он сел и огляделся.

Монах куда-то исчез. Костер почти погас, лишь тлели угольки в седой золе. Коза с двумя козлятами спала в загончике на сене. Край занавеси у входа был приподнят, и в пещеру лился свет и свежий воздух. Было холодно. Странник поежился, сел, нашарил у кровати свои сапоги и обулся.

Снаружи захрустели шаги, и в пещеру, отряхивая снег с башмаков, вошел брат Леонард. В руках его была вязанка хвороста.

— День добрый, — он кивнул, завидев странника.

— И тебе того же.

Монах развел огонь, натаял снега в котелок.

— Здесь есть родник, — сказал он, улыбаясь виновато, — но мне не хотелось далеко уходить. Да, кстати говоря — я не нашел твоих следов, только те, что возле входа... Как ты сюда попал?

— Спрыгнул сверху, — ответил тот, стянул рубаху, вышел вон и принялся растираться снегом. Монах задумчиво глядел на его белесые, неровно сросшиеся рубцы — на шее, на руке, и третий — на спине, размерами побольше. Посмотрел на карниз над входом и покачал головой.

— Вот уж не думал, что здесь кто-то может пролезть, — сказал он. — Откуда ты?

— С гор.

— Вот как... — нахмурился брат Леонард. — И что же привело тебя в наши края?

Травник отряхнул с плеч тающий снег, растерся рубахой, надел ее. Прошелся рукой по волосам. Посмотрел монаху в глаза.

— Не знаю, — он помотал головой. Рыжие волосы разлетелись мокрыми космами. — Не знаю даже, с чего начать; уж слишком много всего...

— Начни с начала, — посоветовал монах, разливая в чашки молоко.

— С начала... — усмехнулся тот. — Ну что ж... можно. Однажды я родился, и один старик в горах взял меня к себе...

Рассказ был долог. Отшельник слушал молча, не перебивая, только когда травник помянул браслет, попросил показать, но тот лишь развел руками в ответ. Наконец, речь зашла о камнях на поляне, о дикой охоте, тюрьме и побеге.

— Так значит, вот кто растревожил старое зерцало... — задумчиво проговорил брат Леонард и посмотрел на странника. — Кто надоумил тебя прийти на ту поляну?

— Никто... Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот...

— Не надо, — он поднял руку, — не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство... Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.

— Я устал каждый раз обжигаться до кости.

— О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне — отказаться от огня?

— Огонь не добрый, и не злой... — пробормотал травник. — Да. Верно. Но почему — слова? Откуда в них такая сила?

— Уж где ей быть, как не в словах, — ответил тот. — Ведь и в начале тоже было Слово.

— Но то был бог!

— Исус был тоже — сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди — рабы божьи.

Травник нахмурился.

— Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно — не за мои, — сказал он. — А рабом я никогда не буду, даже — рабом божьим, — губы его искривила усмешка. — Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?

Отшельник покачал головой.

— Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа... Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! — монах встрепенулся. — Напомни мне еще раз, как звали того, кто...

И умолк.

— Что? — травник поднял голову.

— Амброзий... — прошептал брат Леонард и побледнел. — Ты говорил — Амброзий?

— А, тот... Да.

— Мерлин! — воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. — Господи Исусе... Что, если ты и вправду угадал тогда... О небо, что за дар!

Рыжий странник горько усмехнулся:

— Угадал, не угадал... зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.

— Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.

— Она не для меня! Я не могу с нею совладать!

Отшельник поднял голову:

— Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? — спросил вдруг он.

Травник опешил.

— Как это понимать?

— А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.

— А разве я... требовал награды?

— Не мне судить об этом, — монах пожал плечами.

Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.

— Так значит, тот вопрос — кто враг моего врага...

— То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.

— Мой бог... — тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. — Ведь сразу можно было догадаться!