Осажденная крепость

Удивительное это существо — женщина, подумал с уважением Хунцзянь. Уж если хочет позаботиться о человеке, так о самой малости подумает. Он пошел следом за девушкой. Скользкий мост прогибался под ногами, сквозь бесчисленные щели глубоко внизу просвечивала темно-зеленая вода. Он изо всех сил старался не отрывать глаз от полы халата шедшей впереди Сунь, чтобы не глядеть по сторонам. К счастью, и длинный мост когда-то кончается. Сунь повернулась к нему с победной улыбкой. Он спрыгнул с моста и воскликнул:

— Неплохая репетиция для тех, кому суждено отправиться в ад! Интересно, много впереди таких мостов?

Гу Эрцянь хотел было проехаться насчет заморских студентов, не привыкших к китайским дорогам, но Ли Мэйтин театральным шепотом спросил, читал ли он «презабавнейшую» вещичку о том, как ловкий юноша «помогал» девице перебираться через мост, а Чжао вовремя поинтересовался — Сунь ли вела за собой Фана, или тот поддерживал ее сзади. Тут до Фана дошло, что с другого берега могли и не заметить его робости, и поспешил заявить:

— Конечно, мисс Сунь вела меня.

Таким образом, он не солгал перед Сунь, и в тоже время создал у остальных впечатление, что он просто скромничает. Сунь, по-видимому, разгадала его хитрость, но лишь усмехнулась и ничего не сказала.

Небо стало темнеть, и рикши ускорили шаг, говоря, что вот-вот хлынет ливень. Небо подтвердило их слова продолжительным раскатом грома — как будто десятки медных барабанов прокатили по деревянному настилу. Атмосфера сгустилась, дышать стало труднее. Но вот издалека, словно из какого-то отверстия, подул освежающий ветер, жухлая трава и листья очнулись, вздохнули, задрожали. От земли, как из-под крышки котла, пошел пар. И вот полил дождь — настоящий, не утрешняя легкая испарина на челе неба. В своем стремлении к земле капельки дождя отталкивали одна другую, сливались в большие капли, жалили лицо, словно это были кусочки железа. Рикши накрыли головы полами промокшей одежды и продолжали двигаться вперед. Даже на ходу их пробирала холодная дрожь, и думали они о том, как будут греться дешевой водкой, пока же попросили достать им из-под сидений теплые вещи. У седоков вся одежда была упакована в чемоданы, и им оставалось лишь ежиться от холода. Совсем стемнело, и коляски ехали теперь как бы внутри бутылки с чертежной тушью; выражение «не разглядишь пальцев собственной руки» приобрело буквальный смысл. В такую ночь даже нечистой силе в полете не мудрено разбить себе нос, а кошка предпочтет великолепным своим усам чувствительные усики насекомых. На двух колясках были фонари, но зажечь их не удавалось — спички отсырели. Казалось, люди вернулись ко времени, когда Суйжэнь[108] еще не родился.

— Подождите, у меня же при себе электрический фонарик! — вскричал Фан и тут же направил на дорогу пучок света, с ладонь величиной. Струи дождя, как мотыльки, сразу потянулись к нему. А вот и мощный фонарь Сунь внезапно прорубил во тьме светлый туннель. Чжао сошел с коляски, взял ее фонарь и вместе с Фаном побрел впереди; восемь колясок, словно на похоронах, медленно следовали за ними по ночному полю. Через некоторое время их сменили Гу и Ли. Оказавшись снова в коляске, Фан закрыл от усталости глаза и сразу задремал, но вскоре какая-то возня заставила его встрепенуться. Он высунулся — коляски не двигались, фонарь валялся на земле, Ли Мэйтин сыпал проклятия. Оказывается, в одной руке он нес фонарь, а в другой зонтик. Когда рука затекла, он попытался перехватить зонтик другой рукой, но поскользнулся, свалился в какую-то яму и долго не мог подняться. Пришлось Хунцзяню опять идти впереди. Дождь и дорога казались бесконечными, ботинки с каждым шагом становились тяжелее. Но он шагал и шагал. Остановишься — навалится такая усталость, что не сможешь передвинуть ноги.

В конце концов они добрели до поселка, отпустили рикш и расположились на постоялом дворе. Мужчины сняли ботинки; на них налипло столько земли, сколько ценностей не прилипает к рукам самого отъявленного казнокрада. Ли Мэйтин буквально выкупался в грязи, остальные были перепачканы снизу до самой спины. Глаза у всех были мутными от усталости, а у Сунь посинели губы. Хотя дождь прекратился, в ушах у путников все еще свистел ветер и стучали капли. Фан проглотил что-то горячее, уговорил Сунь выпить водки, вымыл теплой водой ноги и улегся спать. Чжао тоже вконец измучился, но его пугал храп Фана. Он принялся было размышлять, куда от него деваться, и не заметил, как погрузился в здоровый, ничем не нарушаемый сон, словно дубинкой его оглушили.